Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

Но в эту минуту хотелось скорее попасть на концерт, и я не разговаривал с ним, не стал искать общих друзей и знакомых, вспоминать родные места, а просто попросил показать дорогу к радисту.

В одном из узких ходов сообщения мы увидели в стене отверстие, напоминающее вход в пещеру. Оттуда шел тусклый свет. У входа, прислонясь к стене окопа, на корточках сидело несколько бойцов. Увидев нас, они посторонились. Низко пригнувшись, мы протиснулись в землянку радиста. Она походила на длинную узкую яму. При блеклом свете маленьких светильников, сделанных из гильзы орудийного снаряда, ничего не различалось. В глубине, на небольшом глиняном возвышении вроде нашей таджикской суфы, стоял маленький военный приемник. Невысокий, худощавый боец то и дело подкручивал какие-то ручки.

Бойцы, как по команде, поднялись и предложили нам место. Но мы замахали на них руками и, боясь вспугнуть очарование песни, уселись тут же на корточках посреди землянки.

А в это время Туфахон Фазылова пела «Кольца кудрей». Ее чудесный голос звучал так чисто, мягко, задушевно, что казалось, она поет тут, в землянке, что она здесь с нами, защищающими город на Волге.

Вслушиваясь в этот родной, близкий голос, я глядел на собравшихся в землянке солдат. Тут были и таджики, и узбеки, и казахи, и русские. Все они с одинаковым вниманием слушали концерт из таджикской столицы. Но глаза таджиков и узбеков излучали тепло — видно, чарующие звуки песни натягивали струны души и уносили далеко-далеко, и им казалось, что они снова в родном краю, среди близких людей. Перед мысленным взором проносилась прежняя мирная жизнь. В звуках песни, несущейся к нам за тысячи километров, воплотилась радость прежней жизни… Так чувствовал я сам, так, должно быть, чувствовали и они…

Потом Туфа спела любимую народную песню «Джонон». Сколько было в этой песне нежности, сколько задора!

А затем ансамбль народных инструментов исполнил «Каратегинские мотивы». Звуки росли, ширились, и вдруг один из бойцов выкрикнул на наречии горных таджиков: «Эх, и жизни не жалко за такую песню!»

Больше часа продолжался концерт. Нам казалось, что мы сидим в театре и слушаем лучших мастеров таджикской сцены. Щедро аплодировали мы Туфе Фазыловой, Шарифу Джураеву, который вместе со своим сыном Мукимом спел «Друг дорогой» и «Знамя победы». Мы аплодировали шуточным песенкам Рены Галибовой и группе музыкантов во главе с Агзамом Камоловым. Мы отбили себе ладони.

Концерт окончился, и голос таджикского диктора пожелал доблестным воинам победы, но нам еще долго не хотелось расходиться.

Радист достал откуда-то гармонь. Мой земляк принес дойру-бубен, без которого не обходится ни один праздник в Таджикистане. Молодой паренек из Намангана чудесно пел русские и узбекские песни. Потом гармонист растянул мехи и заиграл «Яблочко». У Андрея заходили ноги. Он попытался встать, но места в землянке не было. Однако солдат всегда найдет выход из положения, и Андрей отбил чечетку на месте. А под конец нашего импровизированного концерта я не выдержал и под ритмичные звуки дойры и хлопки собравшихся солдат, не сходя с места, плавно двигая руками, плечами и головой, «сплясал» наш народный таджикский танец.

Мы с Андреем до утра ходили по землянкам. И всюду бойцы с удовольствием вспоминали концерт.

— Подождите, ребята, настоящий «концерт» еще впереди, — говорил Андрей.

— Какой концерт?

— С участием народной артистки фронта «катюши», — улыбнулся Андрей.

— Ну, это нам не в диковинку!

Но Андрей не унимался:

— Такого концерта, какой у нас теперь начнется, вы не слышали!..

Прошли еще сутки, а к вечеру следующего дня древняя волжская земля была оглушена грохотом тысяч пушек и минометов, рокотом танков и самолетов. Это поднялись в решительное наступление наши войска.

— Ну, что вы теперь скажете? — спрашивал Андрей бойцов, готовящихся к атаке.

Бойцы улыбались ему, не отрывая глаз от охваченных пламенем и дымом позиций врага.

Перевод М. Явич.

Мальчик лежал у распахнутого настежь сарая на боку, неловко подвернув ногу, и снег под ним был розовый. Простоволосая женщина, упав рядом, причитала:

— Сергей, Сереженька, радость моя, счастье мое… Ой! Да как же так?

Лейтенант Сафо Сангинов, взвод которого принимал участие в освобождении деревни от гитлеровцев, первым оказался рядом с женщиной. Опустившись на колени, он схватил руку мальчика, нащупал пульс и воскликнул:

— Жив!

— Жив?! — не поверила женщина.

— Жив, жив, — сказал Сафо Сангинов, не глядя на нее, и приказал подбежавшим солдатам отнести мальчугана в санчасть.

Кто-то проворно скинул с себя шинель и расстелил ее на снегу, двое других бойцов осторожно уложили мальчика на шинель, завернули его и понесли.

— Санчасть в балке за околицей! — крикнул им вслед Сафо Сангинов и вдруг увидел на том месте, где лежал мальчуган, толстую, залитую кровью тетрадь с переплетом из двух кусков фанеры. Лейтенант поднял тетрадь, открыл и на первой странице прочел неожиданное, от руки крупными печатными буквами выведенное слово «Букварь».

— Букварь?! — не сдержав удивления, произнес он вслух.

Тетрадь была искусно расписана и разрисована. Тексты и рисунки были те же, что и в настоящем букваре. Бойцы, сгрудившись вокруг командира, с интересом разглядывали страницу за страницей.

— Уж не пацан ли сам рисовал? Талант! — восхищенно проговорил один из солдат.

Сафо Сангинов хотел спросить об этом кого-нибудь из местных жителей, но тут из сарая донесся взволнованный голос:

— Товарищи! Быстрее… сюда…

Вбежав в сарай, Сангинов и его бойцы увидели страшную картину: на стропилах — двое повешенных.

Солдаты осторожно сняли казненных и, положив их на солому у входа в сарай, скорбно обнажили головы.

Перед казнью с повешенных содрали рубахи, вырезали на груди пятиконечные звезды. Один из них был смуглый и черноволосый, другой — белокожий, с льняными волосами. У черноволосого левая нога вздулась и посинела, у белокожего по локоть отрезана правая рука…

— Господи, что же это такое? — нарушил молчание женский всхлип.

— Не дотянули нескольких дней…

— Не сберегли сердечных…

Сафо Сангинов не сводил глаз с мертвых бойцов. Кто они? Как попали в лапы фашистов? Судя по всему, оказались мужественными людьми, стойко перенесли все издевательства и пытки. Но жители их знают, значит, не один и не два дня были они в селе?.. Сафо прислушался к доносившимся отовсюду всхлипываниям и причитаниям — так оплакивают родных людей. И по обрывкам фраз лейтенант понял, что самодельный букварь, который он держал в руках, тоже как-то связан с этими бойцами — вроде бы кто-то из них смастерил его, учили по нему ребятишек… Одного звали Павел, другого — Сабир.