Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

Однополчане восторгались Очилом и в то же время ломали головы над его тайной. Сам Очил от прямого ответа уклонялся, говорил:

— Есть у меня интендант-снабженец, — и посмеивался в густые черные усы.

Но в один из вечеров все раскрылось.

В тот вечер у входа в место, где за высокой оградой располагалась наша часть, появился смуглый, крепко сбитый, приземистый паренек лет тринадцати-четырнадцати. На плече у него висел тяжелый хурджин.

— Кто такой? — спросил его часовой.

— Я Одил, младший брат красноармейца Очила, — ответил паренек.

— Как фамилия брата?

— Фазылов.

Часовой стал сверяться со списком, но тут появился старшина, он узнал Одила, сказал часовому:

— Это брат Очила Фазылова, бойца второго эскадрона, который подковывает нам коней, — и спросил мальчугана: — Что у тебя такое тяжелое-претяжелое в хурджине? Аж согнулся!..

Одил опустил хурджин к ногам, улыбнувшись, ответил:

— Военное снаряжение.

— Что еще за военное снаряжение? — прищурился старшина.

— Это военная тайна. Я не могу открыть ее, спросите у брата, — сказал Одил.

Старшина испытующе просверлил его взглядом, потом сам сходил за Очилом и в его присутствии велел открыть хурджин, обе сумы которого оказались набитыми подковами.

— Так-ак, — промолвил старшина, нахмурившись, и строгим тоном спросил: — Где ты набрал их?

— Сами наковали! — ответил Одил.

— Чего-чего? Сами? — изумился старшина. — Да под силу ли тебе это дело?

Одил сказал, потупившись:

— Дело-то, конечно, трудное, да ведь надо. Как говорит мой старший брат, это боевое задание. А боевое задание положено выполнять.

— Ишь ты! — только и покачал головой старшина.

Как выяснилось, Одил, выполняя поручение своего старшего брата, Очила, собрал нескольких друзей и вместе с ними наладил производство подков в домашней кузне, которая осталась братьям в наследство от отца. Ребята работали после уроков, и раз в неделю или в десять дней Одил приносил то, что успевали сделать за это время, Очилу.

Вся наша кавалерийская часть была взволнована этой историей. Мы восторгались Очилом и его юным братом, писали о них в письмах домой, своим младшим братьям, а кто — и маленьким сыновьям, желая, чтобы они росли такими, как юный кузнец Одил.

Кстати сказать, именно после этой истории за Очилом Фазыловым закрепилось прозвище Кузнец. А его брата мы стали называть сыном эскадрона. Командир нашей кавалерийской части полковник Смирнов вручил Одилу перед строем, как награду, витую плетку из настоящей кожи и с рукояткой, украшенной серебряной насечкой. Когда-то, в годы гражданской войны, будучи рядовым бойцом, он тоже получил ее в награду за храбрость, проявленную в боях с врагами революции.

— Пусть этот подарок напоминает тебе всегда о том, что наш советский народ непобедим потому, что он предан беззаветно своей любимой Родине, весь — от мала до велика, — сказал полковник Смирнов, обняв Одила.

Наши кони мчались в атаку, высекая копытами искры.

Перевод Л. Кандинова.

Машеньку мы увидели на фронтовой дороге. Худенькая, измученная, в ситцевом сарафанчике и разбитых туфельках, она одиноко брела в сторону Сталинграда. Был жаркий августовский день 1942 года. Гитлеровские захватчики рвались к городу на Волге, день и ночь забрасывали его бомбами, снарядами и минами. Небо над ним было закрыто густыми черными клубами дыма.

— Откуда ты идешь, Машенька? — спросил девочку командир нашей части, посадив ее рядом с собой в кабину и узнав, как звать.

— С хутора, где жила моя бабушка. Вчера гитлеры убили ее, а я смогла убежать, — сказала Машенька, зажав в кулаке кусок хлеба и сахар, которым мы ее одарили.

— А где папа и мама?

Машенька всхлипнула.

— Убило их бомбой на работе, на тракторном заводе, — проговорила она сквозь слезы, которые ручьями покатились по ее осунувшемуся, изнуренному лицу.

Больше мы ни о чем не расспрашивали. Командир приказал поставить девочку на довольствие как дочь нашего стрелкового полка.

— Потом, когда представится возможность, отправим ее в тыл, определим в детский дом, — сказал он.

Но возможности такой не было: наш полк с ходу был брошен в бой, отразил несколько фашистских атак и закрепился, держа оборону, на одном из участков Сталинградского фронта.

Бои шли каждый день, иногда и ночью. Наконец, выдохнувшись, фашисты окопались напротив и тоже, как и мы, стали готовиться к решающему сражению.

Машенька к тому времени освоилась с окопным бытом, солдатской жизнью и стала незаменимой помощницей нашим медицинским сестрам и кашеварам. Часто с тем или иным взводом она уходила в балку и вместе с бойцами тренировалась в стрельбе по мишеням из винтовки, пистолета и автомата. У нее оказались зоркие глаза и твердая рука. Научилась она и метать гранаты.

В один из дней командир нашего батальона получил приказ разведать вражеские позиции. Машенька в тот момент прибирала у него в блиндаже и, услышав приказ, сказала, что хорошо знает эти места и может пойти провожатой с нашими разведчиками.

— Еще чего не хватало! — сказал командир батальона.

— Честное пионерское, я знаю эти места, как свой дом, — повторила Машенька. — Сколько раз ходила тут к бабушке!..

— Нет, — отрезал командир. — Мала еще, не имеем права подвергать твою жизнь опасности.

— Мала? — обиделась Машенька. — Уже тринадцать минуло, скоро будет четырнадцать, и все мала? Я тоже хочу мстить фашистам за маму и папу, за свою бабушку.

— Не спорь с командиром, раз считаешь себя бойцом, — строго и наставительно произнес командир батальона; глаза, однако, смеялись.

Но через несколько дней ему пришлось-таки вспомнить Машенькины слова, так как разведчикам не удавалось перейти линию фронта. Командир вызвал девочку и попросил рассказать, каким путем она смогла бы провести наших бойцов в тыл к фашистам. Машенька объяснила, но стало ясно, что без провожатого можно заблудиться, и командир скрепя сердце решился отправить ее вместе с разведчиками.

— Да вы не бойтесь, все будет хорошо, — заверила его девочка.

И действительно, наши разведчики удачно проникли вместе с Машенькой в деревню Сухая Балка, добыли нужные сведения и даже привели двух «языков» — гитлеровских вояк, которые дополнили своими показаниями данные разведки.

С тех пор Машенька стала часто ходить с нашими бойцами в гитлеровский тыл, а потом — и одна и всегда успешно выполняла задания. Всякий раз, как она возвращалась, мы облегченно вздыхали и окружали ее тесным кругом, расспрашивая, что она видела и слышала. Мы стали называть ее сталинградкой. Так и обращались:

— Ну, милая сталинградка…

К сожалению, ей не пришлось дожить до победного завершения Сталинградской битвы. Однажды она пошла на разведку в деревню Ерзовка и, увы, не вернулась. Мы казнили себя за это и клялись вновь и вновь не знать пощады к жестокому и подлому врагу.