Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

В тенистой роще, между горой и полем, белыми домиками рассыпался кишлак Чор-Дара. Люди, которые здесь живут, работают с утра до захода солнца на хлопковых полях и на уборке хлеба и возвращаются в кишлак, когда на небе появляется первая вечерняя звезда.

Быстрая речка несется с гор, стремительно разбиваясь о каменную глыбу. Сердясь и пенясь, она разделяет кишлак Чор-Дара на две части. И на обоих берегах ее стоят одинаковые маленькие квадратные домики, огороженные глинобитными стенами.

В центре кишлака, кроме здания школы, бани, красной чайханы, стоит еще большой дом с верхней террасой. Этот дом невольно обращает на себя внимание отделкой, величиной и необыкновенно красивым цветником. Когда-то дом принадлежал хозяину всех окрестных земель Олимбаю. Олимбай до 1920 года был крупным землевладельцем, и все население кишлака Чор-Дара батрачило на него. Теперь в одной половине дома находится правление колхоза, а в другой живет семидесятидвухлетняя Фазилат, мать Навруза, бывшего батрака Олимбая. Это ее окна выходят на красивый цветник, выращенный заботливой рукой.

В один из ясных осенних дней тетушка Фазилат, согнувшись и постукивая палкой, вышла из дома. Одета она была в яркий праздничный халат, на голове — белый шелковый платок, а в руке — что-то большое, завернутое в марлю.

Тетушка Фазилат шла спокойно, не спеша, как когда-то, в дни молодости, ходила по большим праздникам к соседям на туй.

Голос с верхней террасы задержал ее:

— Эй, тетушка, куда это вы собрались?

Тетушка Фазилат переложила палку в левую руку, а правой заслонила глаза от солнца. С трудом разглядев на террасе человека, ответила:

— На кладбище, сынок.

— Разве еще один год прошел? — удивленно спросил он.

— Да, сынок…

Старуха вышла со двора и, повернув направо, потихоньку пошла вдоль арыка в сторону холма. Возле старой чинары она присела отдохнуть. Шагах в двадцати от чинары была деревянная ограда, за ней небольшой зеленый могильный холмик, над которым возвышался мраморный обелиск.

Передохнув, старуха подошла к могиле и, оглядев ее, присела с краю. Губы ее задрожали, на ресницах показались слезы. Когда Фазилат воздела руки для молитвы, невдалеке послышались шаги. По дороге шли трое молодых солдат. Один таджик, двое других — русские. Увидев старуху, они остановились.

— Видно, молится… — произнес вполголоса один из русских.

— Наверное, тут похоронен кто-то из ее родственников, — откликнулся второй и, подойдя ближе, нагнулся к памятнику, прочел:

«Здесь покоится красноармеец Павел Матвеевич Игнатов. Год рождения 1900 — год смерти 1920».

— Могила русского бойца! Какое отношение имеет к ней эта женщина?

— Мать, что ты здесь делаешь? — спросил таджик.

— Чту память умершего, сынок, — ответила она.

Юноша-таджик перевел товарищам ответ старухи. Они попросили его узнать подробней, почему она здесь.

— Кем вам приходится Павел Игнатов, тетушка? — спросил таджик.

— Я назвала его Наджотом [16] Наджот — по-таджикски «освободитель». , — вздохнула старуха. — Он был моим названым сыном. Не жалея жизни, сражался за нас.

Взгляд старухи застыл на мраморе надгробия, и она продолжала:

— В который раз рассказываю об этом, дети! Не скрою и от вас эту историю, она — зеркало жизни.

Тетушка Фазилат села возле памятника и пригласила парней сесть рядом с ней. Прежде чем начать свой рассказ, она спросила, откуда они пришли. Молодой воин-таджик объяснил, что все они служат в одной части, которая недавно прибыла в окрестности этого кишлака. В свободное время они бродят по холмам, забрели вот и сюда.

— Хорошо, дорогие, дай бог вам здоровья и благополучия. Пусть руки ваши будут сильными, а меч острым! — начала старуха. — Послушайте внимательно то, что я вам расскажу и передайте своим товарищам. Пусть все узнают историю этого храбреца.

Когда наш притеснитель — эмир бежал от тех, кого угнетал, и прислал на нашу голову басмачей, хозяин наш Олимбай присоединился к ним. Я прислуживала у него в доме. Бай потребовал, чтобы мой восемнадцатилетний сын вступил в ряды басмачей. Но мой Навруз не согласился. Тогда проклятый бай заточил его в темницу. Целый месяц истязали его, но он был тверд.

Наконец и у нас над головой взошло солнце. Воины, такие же, как вы, прогнали из кишлака бая и басмачей. В тот же день моего бедного Навруза освободил вот этот самый боец, который спит теперь в могиле. Я не знала, как благодарить смелого воина, утешившего сердце матери, целовала ему руки. Тогда-то и назвала его Наджотом. Мой сын тоже обнимал своего спасителя. Красноармейца очень взволновала наша радость, моя благодарность, и он сказал: «Мы породнимся с твоим сыном, будем нареченными братьями».

Но недолго был мне утешением второй, названый сын мой. Несчастный не увидел долгой жизни, басмачи в тот же вечер убили его. Похоронили его здесь, и я обещала командиру, что, пока жива, буду приходить сюда, молиться за него, следить за могилой.

— А ваш сын где? — спросил молодой таджик.

— Мой Навруз погиб на войне с Гитлером.

Тетушка Фазилат дрожащими руками вынула из-за пазухи несколько бумажек. В одной из бумаг сообщалось о героической гибели Навруза под Сталинградом. Тут же было свидетельство о награждении его орденом Отечественной войны первой степени и последнее письмо Навруза.

Когда рассказ подошел к концу, тетушка Фазилат развернула белую марлю. В ней оказался яркий букет цветов, выращенных тетушкой Фазилат. Она положила цветы на могилу, потом наклонилась и поцеловала землю.

Трое советских воинов молча сняли пилотки и склонили головы перед могилой героя давно прошедшей битвы за свободу и счастье людей.

Осенний ветерок доносил до них запах лежащих на могиле цветов.

Перевод Н. Турской.

Почтальонша вошла во двор, нарочито громко хлопнув дверцей.

— Тетушка Муслима! О-ой, тетушка Муслима! — позвала она. — Вам письмо. Получите и радуйтесь!

— А?! — встрепенулась тетушка, едва заслышав голос, и выскочила из дома, впопыхах надев правую галошу на левую ногу, а левую — на правую. — От кого, милая? Хамдамджона?

— От кого же еще? — засмеялась почтальонша. Протягивая сложенное треугольником письмо без марки, она пошутила: — А может, вам пишет еще и какой-нибудь дядя?

Тетушка Муслима улыбнулась.

— Не-ет, милая, — протяжно, чуть нараспев произнесла она. — Мне два моих сына дороже ваших дядей, на которых намекаете. Пусть мои сыновья будут здоровы, я уж как-нибудь проживу под их крылом. Пусть они живут долго и счастливо, и не видеть мне их печалей-страданий!

— Я пошутила, — сконфузилась почтальонша. — Не обижайтесь, пожалуйста.

— Знаю, милая, знаю, что шутите. Неужто не понимаю? Пройдем лучше в дом, выпейте хоть пиалу чая. Вижу по вашему лицу, как вы устали. Отдохните немного, переведите дух. Пожалуйте, милая! — пригласила ее тетушка Муслима.