Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

Это письмо, пронизанное искренним восхищением Хамдамом и сочувствием к ним, произвело на Амона огромное впечатление. Ему казалось, что в эти минуты рядом с ним стоит мужественный и ласковый человек богатырского роста, утирает ему слезы и мягким, проникновенным голосом наставляет:

— Будь достойным светлой памяти брата, стань, подобно ему, верным сыном Отчизны…

Да, в своих письмах, адресованных на фронт брату, Амон не раз писал, что мечтает поскорее окончить школу и пойти, как пошел Хамдам, добровольцем в армию и тоже стать артиллеристом.

Теперь, прочитав рассказ командира полка о последнем бое Хамдама, Амон твердо решил, что не изменит мечте, претворит ее в жизнь, добьется права служить в том же полку, в котором служил старший брат.

— Эх, было бы мне сейчас восемнадцать или даже семнадцать лет, — сказал он матери, крепко обняв ее.

Прошло почти два с половиной года. Стояла весна. После короткой утренней грозы молодая листва на деревьях засияла своей первозданной красой. Вдоль полноводных ручьев, на холмах и пригорках расстилалась, сверкая серебром, шелковистая трава-мурава, а на зеленых склонах ближних и дальних гор ярко пламенели алые тюльпаны. В нежно-голубом небе не спеша плыли белые облака, похожие на хлопковые хирманы. Слух ласкали птичьи голоса — чириканье воробьев, щебетание ласточек, пение жаворонков; птицы весело и звонко строили гнезда. Как прекрасна была эта весна, вторая мирная весна после войны!..

Тетушка Муслима ехала в легковой машине с открытым брезентовым верхом в сопровождении миловидной женщины средних лет и молодого симпатичного офицера. Она ехала в ту самую гвардейскую артиллерийскую часть, под знаменем которой сражался Хамдам Хайдаров и которая после разгрома фашистской Германии была передислоцирована в наш южный край. Эта гвардейская часть была теперь крепко связана с боевой жизнью и светлой памятью ее старшего сына Хамдама. Вот уже несколько месяцев там исполнял свой патриотический долг ее второй сын Амон.

Проехали уже добрую часть пути, а тетушка Муслима так и не проронила ни слова. Спутнице ее, как видно, надоело долгое молчание, и она решилась нарушить его.

— Чего это вы все молчите, тетушка? — спросила она.

Тетушка Муслима посмотрела на спутницу.

— Ох, простите уж меня, старую! Залюбовалась красотой вокруг, забылась.

— Опьянели от весеннего воздуха? — пошутила, тихо засмеявшись, женщина.

— Долгой жизни вам, раис [17] Раис — председатель. , с вами не соскучишься! — весело ответила тетушка Муслима. — Вечно шутите, и когда в почтальоншах ходили, и теперь, как раисом стали.

— Э, тетушка, как стала председателем сельсовета, все хочу научиться ходить с важным видом да говорить громовым голосом, как некоторые, — не получается. Кажется…

— И не получится! — убежденно произнесла, перебивая ее, тетушка Муслима. — Не к лицу вам ходить надутой. Ваше лицо красит улыбка. Недаром же у нас говорят, что избрали раисом красавицу розу. Вы, говорят, и своим видом, особенно улыбкой, и своим обхожденьем дарите людям радость.

— Скажете тоже, — сконфузилась женщина.

— Да нет уж, не скромничайте, сестричка, люди правы, — улыбнулась тетушка Муслима. — Возьмите, к примеру, меня. Всякий раз, как перемолвлюсь с вами словечком, словно открывается сердце и легче становится на душе.

Женщине было приятно, конечно, слышать такое, но виду она не подавала. Действительно, всегда улыбчивая, общительная и жизнерадостная, острая на язык, из тех, кто, как говорится, в карман за словом не лезет, на этот раз она проявила сдержанность. Ее звали Каромат Каримова. Всю войну, оставшись с грудным ребеночком на руках, она находила в себе силы и работать почтальоншей, и учиться в вечерней школе для взрослых. В конце победного сорок пятого года, уже после окончания школы, ее избрали председателем сельсовета, и люди вправду не могли нарадоваться ее характеру и тому, как горячо и умело повела она дело. Тетушка Муслима искренне высказала все, что думают и чувствуют жители кишлака.

— Оставьте, пожалуйста, эти разговоры, лучше о себе скажите что-либо, — перевела Каромат разговор.

— А что мне сказать о себе, коль я простая, обыкновенная старуха? — развела тетушка Муслима руками.

— Э, нет, теперь ваш авторитет выше, чем у всех раисов, — возразила Каромат.

— Как это так? Почему?

— Да вот хотя бы потому, что специально за вами прислали машину, а на руках у вас — приглашение, подписанное самим Председателем Президиума Верховного Совета республики и командиром части, генералом.

Тетушка Муслима вздохнула и после недолгого молчания сказала:

— Все это уважение и почет Хамдамджону…

В глазах ее, вокруг которых собрались морщинки, заблестели слезы. Каромат тут же принялась утешать:

— Не печальтесь, милая тетя. Конечно, с утратой не примириться, я понимаю. Но надо гордиться тем, что вы мать такого сына, имя которого вовек не забудется.

— Да, сам ушел, а имя его осталось, — сдерживая слезы, промолвила тетушка Муслима. — Иной раз думаю, что он где-то живой…

— Не где-то — в памяти людской! — горячо произнесла Каромат.

Она хотела сказать что-то еще, но тут машина, катившая уже по городским улицам, остановилась перед большими зелеными железными воротами и засигналила. Ворота тут же отворились.

— Вроде бы приехали? — спросила тетушка Муслима.

— Кажется, — ответила Каромат, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Машина, миновав ворота, покатила по тополиной аллее и в конце ее остановилась у крыльца белого приземистого домика. Молодой офицер, сидевший рядом с шофером, выскочил из машины и, открыв заднюю дверцу, сказал:

— Пожалуйста, прибыли!

Тетушка Муслима и Каромат, ступив на землю, огляделись. Домики вокруг были похожи один на другой, все чисто выбеленные, сверкающие вымытыми стеклами. Между ними зеленели цветочные клумбы, а вдоль дорожек виднелись щиты с плакатами, транспарантами, фотографиями и рисунками.

— Амонджон тоже, наверное, здесь, да, раис? — сказала тетушка Муслима.

— Здесь, наверное.

— А не видать что-то, а?

— Должно быть, не знает, что мы уже тут, — сказала Каромат, озираясь. — Выскочит сейчас откуда-нибудь.

Но не Амонджон, а еще один офицер появился перед женщинами, в ремнях, с пистолетом в кобуре на левом боку и с красной повязкой на правой руке. Он представился дежурным по части и, сообщив, что торжественное построение уже началось, пригласил следовать за ним на учебный плац.

— Вас уже ждут, дорогие товарищи, — прибавил он, сверкнув белозубой улыбкой.

Плац (а тетушка Муслима и Каромат впервые услышали это слово, не зная, естественно, что оно означает) оказался просторной площадью, на большей части которой выстроились ровными рядами воины. Впереди строя, у самой трибуны, обитой кумачом, круглолицый, широкоплечий солдат держал алое бархатное знамя с золотыми кистями и бахромой. Рядом с ним, по обе стороны, стояли двое других солдат — с обнаженными саблями.