Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

Судя по скупым газетным сообщениям, бои на Халхин-Голе шли нелегкие, ожесточенные, и прежде всего в воздухе, но майор Тарасевич был уверен, что японская авантюра будет пресечена.

— Надолго ее запомнят. Не полезла бы Германия, — прибавил он после паузы. — Науськивают… Теперь уже можно не предполагать, как, допустим, после Мюнхена или даже еще два месяца тому назад, нет, теперь точно можно сказать, что англо-французы отдали немцам Чехословакию за обязательство начать войну с нами.

— Но оборачивается-то пока против них, — заметил Максим Макарович.

— Вот именно — пока, — усмехнулся Тарасевич и, закурив, стал вертеть между пальцами погашенную спичку.

Паузы в беседе друзей возникали все чаще, потому что они задумывались над происходящими в мире событиями, прикидывая в уме, как эти события могут отразиться на судьбе страны и на их собственной, на их семьях и на их детях. Оба знали, что капиталистическое окружение вынуждает держать порох сухим и идти на жертвы, отдавать наибольшую часть сил и средств делу укрепления обороноспособности государства. Как скоро удастся обуздать фашистских агрессоров или на какой срок оттянуть войну с ними — на эти и многие другие вопросы никто не мог ответить определенно.

— Да-а, жаль… — протянул Максим Макарович. — Жизнь только наладилась, изобилие только наступает…

— Если удастся сохранить мир, то ли еще будет!

— О том и говорю, Николай… Да возьми наш Таджикистан — как преобразился! Всего ведь десять лет назад с трудом, держась за хвост ишака, пробирались по горным оврингам [18] Овринг — узкая горная тропинка. , на которых висели, как слеза на ресницах. А теперь автомобиль бежит до памирских вершин. Замахиваемся на строительство Памирского тракта.

— Строили бы такие тракты, дорогой мой дорожник, побольше да побыстрее.

— Как говорят таджики, «коза заботится о душе, мясник — о сале», — улыбнулся Максим Макарович.

— А ты представляешь стратегическое значение дорог?

— Не такой уж простак…

— Ладно, поговорим-ка лучше о будущем Давлята. Мы намерены оставить его в Ташкенте.

— А в Сталинабад нельзя?

— В отпуск только, — сказал Тарасевич и, увидев, как по лицу друга пробежала тень, добавил: — Э, да ты забыл армейскую жизнь! Военный ведь теперь человек Давлят, нынче здесь, а завтра, глядишь, на Дальнем Востоке.

— Ну, а женится если? — вырвалось у Максима Макаровича.

— Куда иголка, туда и нитка, — ответил Тарасевич и уставился на него, словно спрашивал: «Ты что, вправду забыл или шутишь? Да и чего вдруг заговорил о женитьбе?»

Максим Макарович опустил глаза. Увидев на столе соскользнувший с папиросы майора пепел, ребром правой ладони осторожно пододвинул его к краю, сдунул в подставленную левую ладонь и высыпал в пепельницу, лишь затем глухо промолвил:

— Я Наташку имею в виду…

— Наталью? Они что, поженились?

— К этому идет.

— Так это же здорово, черт побери! Чего же ты молчал до сих пор? — Тарасевич наполнил стопки. — Ну-ка, дружище, поднимем за это еще по одной, авось тогда расскажешь, — засмеялся он.

То, что дружба Давлята и Наташи перерастает в пылкую любовь, первой определила Оксана Алексеевна. Наташа не умела да и не старалась скрывать свои чувства, все было написано на ее лице, и Оксана Алексеевна поначалу отнеслась к этому как к обычному явлению, достаточно хорошо известному ей по многолетней работе в школе.

«Наташа, — думала она, — влюбилась точно так же, как влюбляются все шестнадцатилетние, а эта любовь подобна костру из соломы — вспыхнет и вмиг сгорит».

Но чем дальше, тем яснее становилось, что чувство дочери серьезное и глубокое. Она полюбила, как говорится, однажды и на всю жизнь, той любовью, которая, по слову поэта, «нетленна, словно солнца лик» и «не соловьиное рыданье — немое умиранье каждый миг».

Противостоять ей было невозможно и бессмысленно. Тем не менее Оксана Алексеевна считала своим долгом предостеречь Наташу. Она говорила, что Давлят вырос в их доме, стал полноправным членом семьи, сыном и братом. Стоит ли торопиться с браком? Может быть, сказала она, все-таки подождать три-четыре года, проведя их в разлуке, и тем самым еще раз проверить свои чувства, еще раз убедиться, что они совсем другие, чем прежде, когда жили под одной крышей и ели за одним столом; Наташа эти три-четыре года могла бы продолжать учебу, успела бы получить высшее образование. Время — это решето жизни: оно отсеивает желаемое от действительного, истинное от созданного воображением…

Наташа слушала мать со спокойным, сосредоточенным выражением лица, то наматывая на палец, то разматывая короткую белую нитку.

— Мое дело — сказать, твое, доченька, — слушать, — говорила Оксана Алексеевна. — Ты не ребенок, вольна поступать, как сочтешь нужным, но прошу тебя еще и еще раз взвесить сердцем и разумом.

Слова матери запали в Наташину душу, но произвели обратное действие — не поколебали ее чувства, а укрепили, и мать это видела; поэтому когда Наташа объявила, что они решили с Давлятом пожениться, она обняла дочь и сказала только два слова:

— Будь счастлива!

А Максим Макарович, хоть и видел сам, и знал многое от жены, в первые минуты словно бы лишился языка.

— Ну, если решили… любите… если крепко… — с трудом выговорил он наконец и развел руками.

Ночная беседа с майором Тарасевичем после выпускного вечера в училище заставила его призадуматься над судьбой детей, как он мысленно называл Наташу и Давлята.

— Стоит ли Давляту сейчас связывать себя семьей?

— Стоит! — ответил Тарасевич. — Любят — пусть женятся. Быстрее закалятся в горниле самостоятельной жизни. Назначайте место и день свадьбы.

— Место-то известно…

— А времени лучшего, чем в отпуск Давлята, не выбрать, — сказал Тарасевич.

Оказывается, по заведенному положению Давлят был обязан представить Наталью и ее семью своему непосредственному начальству. По рекомендации майора Тарасевича он получил назначение в оперативный отдел штаба округа. Все были этим довольны, кроме него самого, — он рвался в войсковую часть. Но майор Тарасевич, хмурясь, сказал, что, во-первых (пора знать!), приказы не подлежат обсуждению, во-вторых, придет срок и еще послужит в войсках, а в-третьих, надо думать о том, как поступить через годик-два в военную академию.

Следует, однако, отметить, что в душе майор Тарасевич разделял стремление Давлята, о чем не преминул поставить в известность Максима Макаровича и Оксану Алексеевну.

— Если все-таки рекомендовал на штабную работу, то исключительно из желания помочь ему раскрыть свои способности, — сказал он и, улыбнувшись, прибавил: — Ну, и немножко ради вашего спокойствия…

Давляту дали отпуск, положенный всем выпускникам училища, и началась подготовка к свадьбе, которую назначили на 20 июня 1939 года.