Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

— И о дне, в который Султанчику исполнился год, — прибавил Максим Макарович, целуя внука.

Уехать с родителями Наталья отказалась. Не помогли и уговоры Давлята. Он не мог открыть ей все, что у него на сердце, даже намекнуть не имел права, и его аргументация сводилась к тому, что в Сталинабаде овощи и фрукты, нужные Султану, поспевают значительно раньше, чем в Полесье, и что с отцом-матерью в дороге будет легко. Ведь все равно, говорил он, через месяц-другой, как только институт пришлет вызов, надо будет ехать на экзаменационную сессию. Почему же не поехать теперь? В Сталинабаде сумеет лучше подготовиться, так как меньше придется заниматься Султаном — перейдет на попечение бабушки и дедушки, им будет радость… Не поедет с ними — как бы не пришлось потом отправляться в дальнюю дорогу одной.

— Почему одной? — вскинулась Наталья.

— Ну, могут задержать отпуск… ученья там, маневры… — Давлят заставлял себя выдержать испытующий взгляд жены. — Не сам ведь себе хозяин, на военной службе…

— Я подожду, — сказала Наталья.

— А если затянется?

— Ничего. Понадобится — доберусь и одна, — встряхнула Наталья головой, как бы поставив на разговоре точку.

Но вскоре после отъезда Максима Макаровича и Оксаны Алексеевны она стала замечать, что с Давлятом творится неладное. Он все дольше задерживался на службе, иногда приходил чуть ли не в полночь и уходил на рассвете. Спал плохо, много курил, отвечал нервно, словно бы с досадой… Так и не смогла Наталья добиться от него путного ответа.

Одно время она связывала состояние мужа с прошедшими, было слухами о скорой войне с Германией. Спросила Давлята — он вспылил:

— И думать — слышишь? — думать не смей об этом!..

Однако попробуй не думать, когда то там, то тут говорят. И лишь после того, как сама увидела и прочитала в «Правде», «Известиях» и «Красной звезде» специальное заявление ТАСС о том, что эти слухи распускаются нашими недругами в провокационных целях, страх — нет, не исчез — затаился в глубине души.

Но тогда поведение Давлята стало вконец непонятным, и как-то поздним вечером, решив объясниться, Наталья заговорила дрожащим голосом:

— Не могу я так больше, не вынесу. Скажи: в чем дело? Что случилось с тобой? Ты совсем изменился, сам не свой… Я жена тебе или кто? Имею я право знать?

— Наточка, не надо, — дрогнул голос Давлята. Взяв ее руку в свою, поглаживая, глухо сказал: — Прибавилось работы, боевая подготовка с каждым днем усложняется… Эх, напрасно ты не поехала… Может, все-таки сейчас, а?

— А ты? — спросила Наталья.

— Боюсь, что отпуск не дадут, — сказал Давлят, помолчав, и счел нужным добавить: — В ближайшее время.

Наталья выдернула руку.

— Давлят, если есть что… необходимость такая… скажи мне, не таи…

Сжалось сердце. Он проглотил подступивший к горлу ком и только успел сказать: «Не волнуйся, милая, все будет хорошо», как зазвонил телефон. Его вызвали в часть, вернулся он через час-полтора, бледный. Глянув на настольные часы и ничего не объясняя, сказал:

— Быстро собери самые необходимые вещи, надо успеть на поезд.

Вот тут и прорвался страх, затаившийся в глубине Натальиной души. Чувствуя, как разом отлила кровь от лица и онемели щеки, она хрипло выдохнула:

— Война?!

— Пока нет, — сказал Давлят, вытаскивая из шкафа чемодан.

Наталья задвигалась как в тумане, перед глазами все расплылось. Она бросала в чемодан первые попадавшие в руки вещи и больше ни о чем не спрашивала. Голос Давлята доносился словно бы издалека.

— Пришел приказ немедленно отправить семьи в тыл, — втолковывал он. — Поедешь до Москвы, там на Казанском вокзале обратишься к военному коменданту, пересядешь на Сталинабад. До Москвы вас будет сопровождать специальный человек из гарнизона.

Наталья перешла в смежную комнату. Взгляд ее остановился на стоявших в рамках на комоде фотографиях, сделанных в день рождения Султана, на одной они втроем — ее семья, — и сдавило горло, не выдержав, бросившись ничком на кровать, разрыдалась. От ее плача в тот же миг проснулся Султан, тоже заревел.

Давлят метнулся к ней, обнял, принялся утешать:

— Ната, Наточка, ну возьми себя в руки, прошу… Не надо, милая, на время ведь расстаемся, на недолгое… Ну, будь умницей. Вспомни, как обещала быть твердой, вынести со мной все тяготы военной жизни. Разве забыла?

Наталья, еще всхлипывая, взяла соскользнувшую с головы косынку, стала утирать ею слезы. Давлят вытащил из кроватки голосившего сына, приласкал, целуя.

— Дай одену, — сказала Наталья.

Время, отведенное на сборы, истекло быстро. В дверь постучали. Войдя, два бойца доложили, что машина у подъезда, и помогли вынести вещи. Последний узел нес сам Давлят. Наталья прижимала к груди снова уснувшего сына.

В кузове крытой пятитонки уже сидели жены и дети командиров из других частей. Увидев их, Наталья почувствовала некоторое облегчение.

— Мы-то привыкли ко всяким поворотам судьбы, тяжело вот таким молодухам, — кивнула в сторону Натальи пожилая женщина с певучим украинским говором, что сидела у кабины.

Давлят со своими двумя бойцами устроился у заднего борта. Словно вступаясь за жену, он сказал:

— В дни финской войны ей тоже пришлось испытать повороты судьбы, о которых вы говорите.

— Себе на пользу, — ответила женщина. — Не потеряет головы…

— Дай бог, чтоб никому не пришлось терять, Антонина Петровна, — сказала, вздохнув, другая и крепче прижала к себе белоголового мальчугана лет девяти.

Пожилая возразила:

— Ты, милая, не паникуй, разве наши допустят беду? Никогда!

— Хотя бы… — горько вздохнул кто-то.

— Они что тебе, для красы? — кивнула пожилая на Давлята и двух его бойцов и сердито добавила: — Не ваньку валяют, пора бы знать.

Наталья протянула руку и тронула Давлята за колено. В проносящемся свете фонарей он увидел на ее лице вымученную улыбку, в глазах стоял влажный блеск. Наверное, что-то он должен был сказать ей в это мгновение, но что — не сумел сообразить и ощутил, как засосало под ложечкой. Вокзал словно выплыл из желтого тумана, а бойца, пробасившего «приехали» чуть ли не в самое ухо, едва услышал.

Шофер подъехал прямо к входу, и все, быстро выгрузившись с помощью мужей, друзей и красноармейцев, заспешили к вагону. Посадку произвели в считанные минуты, стали прощаться, и тут не сдержалась и пожилая женщина Антонина Петровна, тоже пустила слезу. Мужья обнимали жен, бормотали слова утешения, наказывали беречь себя и детей.

Давлят одной рукой крепко держал Султана, другой прижимал Наталью, то склонял ее голову себе на грудь и гладил растрепавшиеся волосы, то утирал ей глаза ее же платочком, от которого исходил пряный аромат духов.