Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

— Спасибо, пан Юзеф, большое спасибо!

— Я хотел бы сказать, товарищ лейтенант, — по-прежнему напирая на слово «товарищ», произнес старик, — вы, кали ласка, позабудьте про пана. Чтобы уже, значит, не стало пана Юзефа, а был бы в вашем отряде боец-партизан товарищ Юзеф Колчинский.

— А-а-а, — протянул Давлят, — вот оно что! — Он заулыбался. — Извините меня, сразу не понял. — И, схватив руку старика, снова крепко пожал. — Поздравляю, дорогой товарищ Юзеф Колчинский!

Старик расцвел. Однако когда Давлят вышел с ним и с его внучкой, он нахмурился и сказал, что знает, товарищ лейтенант человек беспокойный, но с его раной нельзя быть на ногах. Нужно лежать. Нужен покой.

— Вот и я про это толкую, — подал голос Петя Семенов.

Давлят метнул в него сердитый взгляд и сказал старику:

— Посмотрю на товарищей, тогда успокоюсь.

Лагерь уже позавтракал. Партизаны принимались за дела. В плане, который составили, организуя батальон, предусматривались и тактические занятия, и строевая подготовка, и совершенствование навыков владения оружием, и политинформации, лекции, беседы, — словом, все, чем были заполнены мирные дни регулярной воинской части. «Партизан — это боец, действующий в особых условиях», — сказал командир соединения подполковник Тарасевич, когда приезжал сюда с комиссаром Мартыновым, и Давлят, проходя по лагерю, удовлетворенно отмечал, что партизаны его батальона живут в соответствии с требованиями боевых уставов и наставлений.

«Знает Карпенко свое дело, хороший организатор!» — подумал Давлят о начальнике штаба.

В другой стороне, поодаль от бойцов, можно было увидеть людей, бежавших от фашистов под защиту партизан. Их лица были отмечены печалью и глубокими, тягостными раздумьями. Давлят подошел к ним, старался приободрить.

— Кончилось бы все добром, — вздыхали в ответ они.

— Сейчас-то еще тепло, бог милует, но как зарядят дожди да нагрянет зима, померзнем ведь, — говорили другие.

Нашелся и такой — маленький, седой, с редкой волокнистой бороденкой, — который сказал:

— Словами, брат, нашему горю не помочь. Сила соломинку ломит! Вон куда наши защитники пустили ерманца, ужели ж не ясно? На кой-то тешить надежду?

Давлят ощутил, как отхлынула от лица кровь. Сжав кулак, глухо произнес:

— Да, конечно, по мнению маловеров, советской власти давно нет. Кончилась, считают, разбита… Но настоящие патриоты, сильные духом борцы знают, что корни у советской власти прочные. Такие прочные, — потряс он кулаком, и голос его зазвенел, — что хоть руби, хоть рви, никогда не удастся свалить!..

Старичок затряс своей редкой бороденкой и, собираясь что-то сказать, открыл наполовину беззубый рот, но пожилая сухощавая женщина, в темной косынке и длинной, почти до пят, черной юбке дернула его за полу зипуна, властно сказала:

— Помолчи!

Давляту запомнилось ее тяжелое, с крупными чертами, по-крестьянски обветренное лицо.

Он пошел к раненым и огорчился еще больше. Лежали они в просторных шалашах на покрытом дерюгой сене, укутанные в пальто и шинели. Некоторые были накрыты и одеялами. По всему видно, что о них заботятся как только можно. Но нетрудно понять и другое — без квалифицированной медицинской помощи им не обойтись. Народные средства, наверное, хороши, однако нужен, ох как нужен врач-профессионал… Кто-кто, а уж он, Давлят, знает, к каким трагическим последствиям может привести даже самая незначительная рана, если ее запустить. Он помнит, как умер его отец. От гангрены, заражения крови. А рана была в общем пустяковая, легче, чем у многих лежащих здесь, в этом густом и теперь совсем не пустом и не тихом лесу.

Давлят, естественно, не выказывал раненым горьких чувств, теснившихся в груди. Но Клим, которому пуля прострелила навылет бедро, разгадал, что творится на сердце комбата.

— Да вы не беспокойтесь за нас, товарищ комбат, — сказал он. — Как говорит Осьмушка, рана не беда, уцелела б душа. Вы за собой присмотрели бы, у вас-то глубокая?

— Нет, — коротко ответил Давлят.

— Ой, товарищ комбат… — осуждающе произнес артиллерист Андреич, на глазах у которого Давлят вчера потерял сознание.

Морщась от боли в раненом плече, Андреич сел, шумно выдохнул воздух и, кивнув на Клима, сказал:

— Но он прав, рана не беда. Война без смертей и крови не бывает. Главное, что всыпали пруссакам-душегубам. Их кровью только и погасить нашу злобу.

— Вы отлично справились с заданием. Наступит день, когда представим за подвиг к награде, — сказал Давлят.

Андреич, казалось, пропустил это мимо ушей. На лбу его выступила испарина.

— Паскуды! — скрипнул он зубами. — Гады вонючие!..

— Ты не заводись, братушка, ляжь, — сказал ему сосед тихим, болезненным голосом. Он был из гражданских, человеком в летах. На его костлявом, с землисто-серой щетиной лице горел лихорадочный румянец. — Ляжь, — повторил он с натугой, сквозь хрип. — Мы и дале покажем фашисту, что́ есть советские люди…

Он зашелся в кашле. Вбежала молодая женщина, встав на колени и рукой поддерживая ему голову, напоила каким-то отваром. Он пил долго, маленькими глотками. Жидкость булькала в такт его тяжелому дыханию и стекала с подбородка на шею.

Андреич тоже попросил пить. Опустив кружку, он откинул, как и сосед, голову на сено, крепко зажмурил глаза.

В этом шалаше Давлят задержался. Разговаривая с ранеными, он мысленно отметил, что все они хорошо понимают положение и стараются приободрить друг друга. Это радовало. Он и себя чувствовал легче. Но дума о враче и медикаментах не отпускала. Давлят пришел к выводу, что надо будет обратиться за помощью в штаб соединения или предпринять какие-то самостоятельные действия — ну, например, отправить на поиски разведчиков. «Обмозгуем с комиссаром, сегодня же решим», — подумал Давлят.

Клим между тем весело рассказывал, как сбивали замок с дубовых дверей старой мельницы, где немцы держали арестованных. По его словам выходило, что самое трудное было справиться не с охраной, а с этим чуть ли не пудовым замком.

— А где вы нашли рацию и телефон? — спросил Давлят.

— Повезло нам с Осьмушкой, — ответил Клим.

— Вам вдвоем всегда везет. Не забыли, как в финской войне захватили разведчиков? — Давлят рассказал об этом раненым и закончил, улыбаясь, такими словами: — Вот какие они у нас везучие, наш Клим Пархоменко и Махмуд Самеев!

— Ловкие, — сказала молодая женщина, которая поила раненых отваром. Она не сводила с Клима голубых восхищенных глаз.

Клим зарделся.

— Осьмушка ловчее, — пробормотал он смущенно.

— Вы с ним как один человек, — сказал Давлят.

— Это верно, — согласился Клим. — Мы с ним как привязанные. Даже кажется, что в одиночку никакое дело у нас не получится, — прибавил он и быстро из-под ресниц посмотрел на женщину.