Сергей Прага - Да, был

— Слушайте, вы бы отошли в сторону. Загораживаете тепло.

Русин оглянулся и встретился взглядом с неприветливыми зелеными глазами мужчины лет сорока-сорока пяти. Опираясь локтями на скомканную шинель, тот лежал, вытянув босые ноги. Еще вчера сосед-сержант издали показал Русину этого военнопленного и назвал инженер-майором, самым старшим по званию среди военнопленных.

Русин извинился, присел на корточки, назвал себя и попросил у майора разрешения побеседовать с ним.

Майор неопределенно хмыкнул, усмехнулся.

— Беседуйте, коли есть охота.

Русин рассказал историю своего пленения, поделился сведениями о линии фронта, прочерченной на карте фон Штроппа. Она тянулась от Белого до Каспийского моря. Дословно передал подслушанный разговор двух оберст-лейтенантов.

Снисходительно слушая, майор не то насмешливо, не то серьезно изредка приговаривал:

— Да ну! Ишь ты!

Собеседник, хоть и был неприветлив, Русину понравился. Было в нем что-то, внушающее доверие. И он решил поделиться мыслью, крепко запавшей после разговора с Лизуновым, — как-никак майор, старший товарищ…

— Я, товарищ майор, думаю так, народу здесь не мало, Охрана не ахти какая. Не организовать ли нам побег? А? Сколотить отряд и… Что скажете?

Не спуская глаз с Русина, майор сел, поскреб давно не бритую щеку и… разразился бранью:

— А шел бы ты, дружок, к…

Неожиданная брань майора, человека с высшим образованием, намного старше него годами, обидела Русина до глубины души. По лицу разлился румянец. Он поднялся и тихо сказал:

— За что же вы меня, товарищ майор? Я к вам, как к старшему во всех отношениях, как к отцу, а вы…

Упрек, видимо, подействовал на майора. Он потянул Русина за подол гимнастерки.

— Постойте… Не исключено — произошла ошибка. В наших условиях обижаться не приходится. Садитесь…

Русин сел, а майор, оглядываясь по сторонам, кашлянул и вполголоса сказал:

— Возможно, я ошибся, товарищ…

— Старший лейтенант Русин…

— Да, да, простите, товарищ старший лейтенант. Дело в том, что вас многие считают провокатором, подосланным комендантом лагеря… Вид у вас цветущий. Обмундирование неплохое… Бывало такое… На моей памяти троих уличили… Да и последние дни…

У Русина кровь отхлынула от лица, задрожали побелевшие губы. Он понял причину неприязни военнопленных. Попытался протестовать, но майор остановил:

— Я майор, член партии. Тут незадолго до вас появился некий Лизунов… Который день он пытается организовать партийную ячейку и под ее руководством поднять пленных на бунт, на побег. Вчера он долго беседовал с вами. Надо понимать, это была случайная встреча. Мой совет: гоните его. Не верьте ему. И еще советую: абы кому не говорите, что вы коммунист и владеете немецким языком. Первое — гарантия расстрела. А второе — шанс поддаться уговору и стать предателем.

Русин пытался прервать майора, но тот продолжал:

— Я — «старожил». Пришел первым. Под моим руководством ставили проволочные заграждения вокруг лагеря, строили вышки, ремонтировали помещения для господ «победителей», — майор горько усмехнулся… — Помните дореволюционное стихотворение: «Каменщик»? Так вот — это я! Сам для себя и для вас выстроил. Кругом, на сотню километров, равнина. Дерева не найдете. Везде полевая военная полиция. А до фронта, сами говорите, две сотни километров с «гаком». Посмотрите на людей, — многие выловлены по тылам. Друг друга не знают. Нас организовать и поднять на побег, поверьте, понадобится немало времени. Ведь мы избитые, покалеченные, с травмированной психикой, истощенные, а главное — босые и голые. Ну, куда я пойду этими ногами? — Майор вытянул ноги и попытался пошевелить пальцами – раздавленные чем-то тяжелым, бесформенные, они не шевелились.

— Тут и обувь не поможет. Да сапоги, мне кажется, только у вас, у вашего друга да у Лизунова. Наши советские сапоги фрицы стаскивают в первую очередь. Не знаю, как вас обошли…

Майор поскреб подбородок:

— Если задумаете бежать, не подбивайте многих. Идите «сам-друг», вдвоем, втроем… Но учтите, однажды восемнадцать товарищей повели на работу, они перебили охрану, завладели машиной, и… только позавчера их трупы сняли с веревок. Они висели во-о-он там! Видите перекладины на фоне печей? — Русин кивнул головой. — Так, вон там и висели…

Майор кряхтя поднялся, накинул на плечи шинель и, зябко кутаясь, снова сел.

— Так-то, друг мой, я свое сказал. Дальше — ваше дело. О том, что я коммунист, знают многие. Но у нас уговор: коммунистом, если станут выкликать, не называться. В этом наша солдатская клятва… А Лизунова гоните…

«ТОЛКОВАТЕЛЬ КОНВЕНЦИЙ»

Транзитный лагерь пополнялся. Пленные в основном были из числа оказавшихся в окружении, пробивавшихся к фронту и осевших по селам да чудом выздоровевших раненых, не успевших эвакуироваться, с госпиталями. Из их рассказов узники знали о наступлении Волховского фронта, о боях на Волге, под Моздоком.

Ежедневно из лагеря пленных брали на работы. После утренней поверки отсчитывали с правого фланга, сколько требовалось, сажали на машины и увозили в южном направлении, на железнодорожную станцию грузить и разгружать вагоны. К вечеру те возвращались усталые, голодные, но с карманами, набитыми то зерном, то подсолнухами, то табачными листьями, а то банками консервов, конфетами, сухарями. Все это люди ухитрялись набирать во время работы.

Несколько дней подряд пленные грузили битую вражескую технику, — покалеченные пушки, танки, бронетранспортеры, самолеты. Об этом рассказывали с восхищением и уважением к тем, кто превратил их в груду металла, годного лишь в переплавку.

Однажды на работу взяли и Старко. Русин успел– шепнуть:

— Гляди, разведай, как там насчет побега.

Старко вернулся с окровавленным лицом, в ссадинах и кровоподтеках. В тот день военнопленных заставили разгружать эшелон со снарядами и авиабомбами. Старко запротестовал, начал уговаривать товарищей отказаться от работы, а охранники избили его.

С конца сентября в течение двух недель ежедневно выводили двести военнопленных на строительство аэродрома в пяти километрах от лагеря. А человек сто увозили на железнодорожную станцию разгружать поезда с артиллерийскими боеприпасами и авиабомбами.

Затем работы прекратились. Тысяча людей с трудом размещались под навесами, томились в неизвестности. Все их занятия сводились к простаиванию в очереди за мизерным пайком — полкотелка вонючей бурды и кусок хлеба, в котором меньше всего было муки. От этого пайка люди тощали, теряли силы.

Наступала осень. Реже появлялось солнце. Дули холодные пронизывающие ветры. Над землей нависли серые, тяжелые тучи, и из них, как сквозь мельчайшее решето, моросил дождь. Ночами прихватывали морозы, на кровли навесов ложился иней.