Сергей Прага - Да, был

Шли молча, оврагами и лощинами. На открытых местах пригибались, скользили от куста к кусту. Через час Старко остановился, сказал: «Торопиться некуда, отдохнем» и, как только сел, принялся рассматривать подметку на левом сапоге. Она еле-еле держалась.

Русин раскрыл полевую сумку, пошарил в ней, оторопело, вопросительно, взглянул на Старко и нерешительно сказал:

— Слушай, Остап Данилович, не могу найти партийный билет и командирское удостоверение. Ты, случайно, не видел?

Старко кивнул головой:

— Эге, видел…

— Где?

— В пещере остался твой билет, — не моргнув глазом, ответил Старко. — И удостоверение там. Вложил в консервную банку и закопал.

Кровь отхлынула от лица Русина. Он побледнел, резко схватил Старко за руку чуть повыше кисти:

— Да как ты смел? Кто позволил тебе?

Старко высвободил руку, невозмутимо посмотрел на друга и медленно, внушительно сказал:

— Сердце позволило. То самое сердце, которое приказало спасти и выходить тебя.

— Да как же так? >— оторопел Русин.

— Да так: взяло и позволило. Мы в глубоком вражеском тылу. Не к чему носить партбилет в сумке. Считай, будто переведен ты на нелегальное положение и вроде как бы ушел в подполье. А вернешься — разыщешь и билет и удостоверение. При нужде найдешь пещеру?

Русин машинально ответил: «Конечно, что за вопрос?»

— Так вот, — продолжал Старко, — как войдешь, так и ищи в левом крайнем углу.

— А ты, — допытывался Русин, — свой партийный документ тоже спрятал в пещере?

Старко, помолчав, мотнул головой и процедил:

— Нет, мой при мне. В сердце ношу. Беспартийный я, Владимир Николаевич, беспартийный. — Старко решительно поднялся, подтянул голенище и сказал: — Вставай, пошли. Скорее дойдем — дольше отдохнем. Тут уж таиться нечего, немца нема, хай ему грець…

К селу, где жил дед, обещавший указать дорогу в леса, подошли засветло. Свернув с проселка, друзья выбрались по тропинке на огороды. До хаты деда оставалось метров сорок-пятьдесят.

— Ну вот, пришли! — подбадривая уставшего друга, произнес Старко и… остановился, попятился. Прямо на них из-за угла хаты бежали два фашиста с автоматами в руках. Отрезая путь, с огородов справа и слева торопились вражеские автоматчики. Русин повернулся.

Метрах в десяти перед ним, словно из-под земли, выросло несколько фашистов с карабинами на изготовку.

Раздался окрик: «Хальт!» Воздух прорезала автоматная очередь, немцы хором закричали: «Рус, хэнде хох!»

С гиканьем и улюлюканьем, размахивая оружием, по огородам бежало до двадцати солдат. Русин и Старко обменялись взглядом. Что могли сделать два безоружных бойца против взвода до зубов вооруженных фашистов?

«РЫЦАРСТВО»

Оберст-лейтенант фон Штропп отхлебнул из стакана, поморщился и с пренебрежением отодвинул его:

— Какому идиоту взбрело в голову назвать эту бурду чаем? — он покосился на сидящего визави оберст-лейтенанта Ханиша и потянул к себе принесенное на подпись донесение.

Внимательно вчитываясь в текст, фон Штропп выискивал ошибки и заранее предвкушал удовольствие: одна маленькая опечатка в тексте, и он перечеркнет документ толстым синим карандашом и со словами: «Какая безграмотность, какая галиматья!» — возвратит донесение Ханишу, и тот поймет — фон Штропп презирает его.

Ошибок не оказалось. Все было на месте, слова, точки, полк в полном составе сосредоточился в селе, а автомобильный батальон справился с переброской людей и техники со станции выгрузки.

Фон Штропп перехватил взгляд начальника штаба, зло подумал: «Подожди, белобрысая бестия, рано или поздно ты сам принесешь приказ об утверждении, тогда-то поговорим», насмешливо хмыкнув, громко прочитал: «Временно исполняющий должность командира полка», размашисто подписался и небрежно отбросил донесение:

— Можете отправлять, господин Ханиш.

Ханиш поднялся. На улице раздались автоматная очередь и послышались крики. Фон Штропп ударил по столу кулаком:

— Опять! Что за безобразие! Бесцельная стрельба в районе расквартирования нервирует людей и притупляет их бдительность. Господин Ханиш, лично выясните, в чем дело. Узнайте, какой олух не может дождаться выхода на передовую, примерно накажите его.

— Слушаюсь! — оберст-лейтенант Ханиш вышел. Фон Штропп походил по комнате, остановился у окна и сквозь мутные стекла посмотрел на улицу. Из соседней комнаты, — там размещались писаря, — доносился смех, шум голосов.

«Разболтались, режутся в карты, несут похабщину. Ну, постойте, голубчики, я покажу вам…» — с раздражением подумал фон Штропп.

Совсем недавно, когда полк готовился к переходу из Фландрии на Восток в резерв главного командования, скоропостижно скончался командир полка и приказом начальника дивизии временное исполнение этой должности было возложено на оберст-лейтенанта фон Штроппа.

Назначению удивились. Не было секретом, что фон Штропп, — ему давно следовало быть если не генералом, то полковником, — находился в оппозиции к режиму. Даже писаря знали, в личном деле Герхарда фон Штроппа лежала стенографическая запись его разговора с представителем Геринга, там была подчеркнута фраза, сказанная фон Штроппом: «Я солдат, и для меня партии и политики не существуют. Армия служит не правительству, а государству».

В офицерском кругу фон Штропп не раз критиковал зверские действия немцев на Восточном фронте. А однажды он напомнил и прокомментировал Ханишу слова Бисмарка об опасности для Германии войны на два фронта и нецелесообразности вооруженного столкновения с могучим восточным соседом.

Офицеры удивлялись смелости фон Штроппа. В глубине души они ждали законного возмездия. И вдруг фон Штропп назначен исполняющим обязанности командира полка. О том, что он родственник адмирала Канариса. офицеры не знали.

С первого же дня фон Штропп видел, как нечетко некоторые офицеры выполняют его приказы, чувствовал, что тут не обходится без подстрекательства оберст-лейтенанта Ханиша, который сам мечтал о месте командира. Вот и сейчас у писарей шум. Это опять-таки неуважение к командиру полка. Недавно в письме фрау фон Штропп писала: «Скоро получишь приказ о производстве и утверждении в должности». Хорошо, чтоб это случилось до ввода в бой. А уж тогда… подождите, господин Ханиш! Армия — это прежде всего армия, а не пивнушка…

В сенях послышался топот ног. Дверь распахнулась. В комнату вошел оберст-лейтенант Ханиш, а за ним, под охраной автоматчиков, Русин и Старко. Ханиш откозырнул:

— Задержаны военнослужащие Красной Армии. Ефрейтор доложил об обстоятельствах пленения. Фон Штропп приказал автоматчикам выйти и ждать у крыльца, а затем сел за стол, искоса поглядывая на пленных, закурил: