Сергей Прага - Да, был

В три тридцать раздавался сигнал подъема. Военнопленные выстраивались на плацу перед блоками, — их было шесть, по 200—250 человек в каждом. Поверка длилась от двух до четырех часов. Затем следовал развод на работу и трехкилометровый марш до каменоломен.

Вечером производилось построение «на рапорт». Военнопленных выстраивали в каре, в центр выносили деревянные козлы и пучок длинных вымоченных хлыстов. Старшие блок-надзиратели и надсмотрщики подходили к фон Шерфу, перечисляли, кто не выполнил норму, называли проштрафившихся и характер нарушения, сообщали фамилии перевыполнивших дневное задание.

Перечисленных в рапортах выводили. Заслуживающих поощрения строили направо, провинившихся — налево. Первых фон Шерф хвалил и награждал талоном на дополнительный паек, в который входило немного еды и пять сигарет, а затем начинал назначать наказания стоящим слева: от пяти до двадцати пяти ударов розгой.

Военнопленному, без крика и стонов вытерпевшему порку, последние два удара прощались, — это соответствовало инструкции.

За два года существования шталага в нем было только семнадцать расстрелов — пять за подстрекательство к бунту, восемь за попытку к побегу, четыре за оскорбление действием старших чинов охраны.

Распорядок дня в шталаге разработал фон Шерф.

До фон Шерфа доходили сведения о том, как его заместители проводят утренние поверки, но он снисходительно улыбался: у кого из нас не бывает причуд.

У штурмбаннфюрера Боркмана и капитана Виктора существовали разные методы поверки. Боркман не блистал изобретательностью: военнопленные выстраивались в пять шеренг у блока. Громко отсчитывая, Боркман шел от фланга к флангу и, пересчитав людей первой шеренги, командовал: «Присесть!»

Пленные приседали на корточки. Боркман пересчитывал людей второй шеренги и ей подавал команду. Усадив так всех двести—двести пятьдесят человек, он «забывал» скомандовать: «встать, вольно!», — шел от блока к блоку и-повторял то же самое.

Пошевелившихся, попытавшихся опереться руками о землю или сесть на пятки, блок-надзиратели записывали ; «на рапорт», как за неподчинение команде.

Иногда, потехе ради, Боркман считал по-французски, по-английски, а то и по-русски, сбивался и начинал снова.

Виктор придерживался другого метода. Он командовал: «На поверку, смирно!», вынимал из кармана свежий номер «Фелькише беобахтер» или «Дас шварце кор» и заунывным голосом читал передовую статью.

После каждого абзаца Виктор всматривался в фигуры узников и, стоило ему заметить, что кто-либо из двухсот человек зевнул, переступил с ноги на ногу или пошевелился, прерывал чтение, сворачивал газету, подзывал блок-надзирателя и нараспев говорил: «Шар-фюрер!.. Вы плохо смотрите за господами русскими. Они не выспались, им трудно стоять и слушать… Уложите их…»

Шарфюрер командовал: «Ложись!»

Шеренга за шеренгой ложились на мокрую землю. Виктор шел дальше, читал перед заключенными другого блока, и опять по плацу неслось:

— Ложись!..

После объявления приговора Русина, Старко, Иберидзе, Нечаева, Вальца, Перерву, Здобина, Булатника и Авдеева привезли в тюрьму и посадили в общую камеру.

Начальник тюрьмы запросил соответствующую инстанцию, как быть с военнопленными большевиками. На пятые сутки пришел ответ: «Перечисленных в прилагаемом списке отправить в распоряжение коменданта шталага №91, господина оберштурмбаннфюрера СС фон Шерфа!»

В ШТАЛАГЕ №91

В шталаг беглецы прибыли после «рапорта». Фон Шерф удивился:

— Пленные? Девять пленных?

За последние три месяца в шталаг никого не присылали. Узнав, что двадцать кадровых эсэсовцев, в том числе Боркман, завтра же должны быть откомандированы в Кюстрин на формирование, а их места займут пятнадцать капо, сопровождавших пленных, фон Шерф расстроился…

«Вон она, судьба, — думал он, — как капризная фрау, играет людьми и событиями. То, что прекратился приток пленных, понятно: третий год войны протекает не так, как намечалось. Вообще ситуация сильно изменилась. Использование капо, бывших уголовных преступников, лишенных морали, идеалов и чуждых политике, вместо эсэсовцев, плохое предзнаменование. Капо хороши там, где царят произвол и беззаконие, а у фон Шерфа, слава богу, все делается по инструкции».

Фон Шерф вышел на крыльцо и, перебирая личные карточки узников, с ног до головы оглядел их.

— Кто Старко Остап, военный фельдшер? — спросил он и, не дожидаясь ответа, распорядился: — Старко, на работу в лазарет. Всех в первый блок.

…Дежурный ввел беглецов в длинный барак, указал на пять свободных двухъярусных топчанов в углу и, хлопнув дверью, вышел.

Через несколько минут вокруг вновь прибывших собрались пленные и со всех сторон посыпались вопросы:

— Как фамилия?

— Какой части?

— Откуда прибыли?

— Когда попали в плен?

Услышав, что новички привезены из Кельнской тюрьмы, где до суда за побег они сидели около месяца, толпа окружающих начала редеть. Но как только Русин стал рассказывать о положении на фронте, многие возвратились. Один из узников сел рядом.

— А ну, а ну! — сказал он. — Потешь сердце казачье! Выкладывай «Сообщения Совинформбюро» за период с первого января по сегодняшний день!

Обладая исключительной памятью и знанием географии Родины, Русин подробно рассказал все, что услышал от дядюшки Ганса, Фаины, подслушал. Продвижение Красной Армии от Волги и Северного Кавказа, грандиозная битва под Курском, партизанские армии в лесах Украины и Белоруссии, освобождение Белгорода и Орла… «всепобеждающая Катюша», пылающие «Фердинанды», «Тигры» и «Пантеры», поразили людей, вырванных из полной событиями жизни и окутанных неизвестностью.

— Постой, браток, постой, — проговорил военнопленный с копной седых волос на голове и с хитро прищуренными синими молодыми глазами. — От Волги до Орла, как-никак, восемьсот километров. Если не «заливаешь», сегодня фронт должен быть на линии Старая Русса—Перекоп. Так, что ли?

— Пожалуй, так, — согласился Русин. — Ну, а как вы… как тут… у нас?..

— Да так,— неопределенно ответил голубоглазый,— живем… Давайте познакомимся. Я — Павлов, сорок два, тире тридцать, семьсот двадцать, лейтенант Павлов… — Русин крепко пожал протянутую руку.

— Спрашиваете, как? — продолжал Павлов. — Завтра увидите. У нас — все законно: бьют и расстреливают только по приговору… Видите, на кого похожи люди?

Действительно, Русин с товарищами, хотя и прибыли из тюрьмы, выглядели намного лучше окружающих их, бледных, истощенных людей со впалыми глазами.

— Ну что ж, — глубоко вздохнул Русин, — как все, так и мы… поживем… посмотрим…

— Проживем, Владимир Николаевич, не унывай, — подбодрил Иберидзе. — Гляди, Перерва встретил однополчанина, а Булатник и Здобин нашли земляков. Ты лучше вот что скажи, до границы наши скоро дойдут?..