Сергей Прага - Да, был

— Ты что, обалдел? — зло скривился Ступак-Лизунов. В занесенной для удара руке блеснул нож.

Иберидзе, как клещами, перехватил руку Ступака-Лизунова. Нож выпал. Русин вплотную подступил:

— Той самой рукой, которой ты только что крутил кукиш, в сорок втором, в транзитном лагере на Украине, ты, гад, указал на тридцать семь коммунистов… Выдал на смерть…

Русин разыскал глазами Старко.

— Товарищ военфельдшер Старко, вы узнаете предателя?

Старко узнал Лизунова.

Ступак-Лизунов стоял сбычившись, исподлобья выискивая, куда бы рвануться, чтобы добежать до двери.

— Товарищи! — сурово продолжал Русин. — Именем погибших, преданных этим подлецом, я требую немедленного суда над ним…

Военнопленные зашумели. Живое кольцо вокруг предателя стало плотнее. Ступак-Лизунов взглядом злого, затравленного зверя окинул окружающих его и в глазах узников прочел приговор.

— Братцы, — воскликнул предатель, — так ведь мне тогда смерть угрожала… Товарищи!

— Молчи, гад, фон Шерф товарищ тебе, — сурово проговорили из толпы.

Павлов вскочил, сильным рывком тряхнул Ступака-Лизунова и зашептал ему в лицо:

— Так это ты продал наших ребят? А? Это ты рассказал о цистерне? За «цулаге» продал?..

В начале года партия военнопленных работала в десяти километрах от зоны. Воду подвозили туда автоцистерной. Шофер Карел — чех, взялся вывезти из зоны трех военнопленных. Улучив момент, смельчаки забрались в цистерну. Но в двух километрах от шталага фон Шерф настиг цистерну. Шофера и беглецов расстреляли на плацу, после «рапорта».

Обнаружить предателя тогда не удалось. А теперь он стоит перед ними; коренастое тело вдруг жалко обмякло, челюсть омерзительно отвисла, а глаза злобно рыскают по сторонам.

Забыв об осторожности, узники требовали немедленной смерти предателя…

ДВЕ МОГИЛЫ…

Дежурный слышал шум в первом блоке, но, решив, что пленные спорят из-за пустяков вроде места на топчане или куска хлеба, исчезнувшего из-под подушки, поленился встать. Утром администрации предъявили труп Ступака-Лизунова, «умершего от разрыва сердца».

Предложение бороться за «цулаге», чтобы поддерживать слабосильных и переведенных на штрафной котел, было принято. Уже через несколько дней фон Шерф выдавал не десяток жетонов, на «цулаге», а сотню…

…Шестого сентября возвратился из отпуска капитан Виктор. Восьмого он вышел на утреннюю поверку. Всю ночь лил дождь. На размокшей земле плаца образовались огромные лужи. После команды: «На поверку, смирно!» перед строем первого блока появился Виктор. Военнопленные, предчувствуя каверзу, замерли. Пересчитав узников, он вынул из кармана номер «Дас рейх» и начал вслух читать.

Чем должна была кончиться такая поверка, Русин не знал. В надежде услышать новости он внимательно слушал чтеца. Вдруг кто-то из военнопленных чихнул. Виктор прекратил чтение, подозвал дежурного… Раздалась команда:

— Ложись!

Кроме Русина, все легли. Не сообразив, в чем дело, он продолжал стоять, а когда лег — было поздно. Сам капитан Виктор записал его фамилию.

…В этот день Русин работал как никогда, и охранник записал ему двести процентов выработки. Во время «рапорта» Русина вызвали дважды: как особо отличившегося на работе и как неподчинившегося приказу администрации.

Закончив раздачу поощрительных талонов на «цулаге», фон Шерф начал творить суд и расправу. Первым среди нарушителей дисциплины Виктор назвал Русина. Фон Шерф удивился: Русин?! О! Когда нарушитель какой-нибудь замухрышка — одно. Последнее время, «ценя даровую рабочую силу», фон Шерф редко назначал более пяти ударов. В данном случае полагалось не менее двадцати, но это не сломит его… Нет!..

Фон Шерф поставил «галочку» против фамилии Русина и во всеуслышание объявил:

— Две могилы! Сегодняшний «цулаге» оставить за ним.

«Две могилы» могли сломить человека. Умерших военнопленных хоронили на кладбище в зоне, обнесенной колючей проволокой, на бугре, за оградой шталага. По инструкции, назначенный на рытье могил был обязан в течение рабочего дня отрыть могилу на десять трупов. Выбрать восемь кубометров земли было не так уж трудно, но на кладбище, под десятисантиметровым слоем рыхлой земли начиналась толща сцементировавшейся гальки, не поддававшейся ни лому, ни кирке. Ко всему, конвоир мог «пошутить» и выдать для работы только малую шанцевую лопату.

Невыполнивший рисковал получить двадцать пять хлыстов, перевод в штрафные и дополнительно рытье еще одной могилы, — «для практики», как говорил фон Шерф.

Наутро, после поверки, Русина повели на кладбище. Впереди шагал приземистый унтер-офицер из капо. А в нескольких шагах, правее и чуть сзади Русина, шел фельдфебель Альфред Гисс, недавно так кстати обронивший газету.

С первого же дня появления в шталаге Гисс «был взят на учет», как «не вредный капо». Он вел учет выработки и редко кому не записывал сто процентов. Правда, он страшно пучил глаза, покрикивал на пленных, ругался, но не зло.

Гисс много и часто курил. Остановится возле группы пленных, закурит сигарету, раза два затянется, щелчком отшвырнет сигарету и пойдет дальше и уже на ходу мнет новую сигарету с тем, чтобы тут же бросить и ее.

«С жиру бесится», — говорили пленные, подбирая «бычка».

На кладбище Гисс разметил квадрат, показал, где лежат мотыга, лом и лопата, повертел двумя растопыренными пальцами перед носом Русина, сказал по-немецки: «Копай! Глубина два метра. Понятно?» и отошел в сторону.

…До глубины в полметра грунт был легкий, но дальше пошла галька, сперва сыпучая, а затем все крепче и крепче. Вокруг ямы постепенно росла куча выброшенной земли. Солнце припекало не по-осеннему. Унтер-офицер отошел метров на тридцать и сел на могильный холмик, под хилым деревцом. Гисс стоял почти у кромки ямы. Русин слышал его дыхание, видел его тень. Она шевелилась по стенам и дну могилы и раздражала Русина. Он бил киркой по тени капо, долбил ломом и, как бы стремясь выскрести тень из ямы, торопливо выбрасывал землю наружу. Тень не сдавалась. Гисс топтался на месте, перекладывал из руки в руку автомат, почесывал затылок.

Пот градом катился по лицу узника. Рубаха промокла на спине, но он, продолжая сражаться с тенью, не чувствовал усталости. Неожиданно к его ногам упал пакет, завернутый в газету. Русин отложил лопату, поднял пакет и со словами «Господин фельдфебель Гисс, возьмите», — протянул капо.

Гисс стоял раздвинув ноги и, казалось, не слышал.

— Господин фельдфебель Гисс! — окликнул Русин.

— Слушайте, Русин, — не глядя на пленного, ответил Гисс. — Это вам… Садитесь, отдохните, закусите и покурите, а то скоро меня подменит унтер.

Русин оторопело уставился на капо. Его лицо было не только строгим, а даже злым, отталкивающе злым. Как ножом, пронзила мысль: «Провокация!» Стоит лишь прикоснуться к пакету, Гисс крикнет и… Русин будет погребен на дне им самим отрытой могилы…