Владимир Козловский - Ищу свою звезду

И Айна простит ему…

— Я любил ее, Феня.

— А теперь? А сейчас?

— Зачем вспоминать о ней, Фенечка? — Сокол потупился.

— Я все вижу, Витя, не говори, не обманывай… Твои глаза все мне сказали.

Сокол с детства не знал слез. Люди плачут от боли, от жалости, от обиды. Всего этого Виктор испытал больше чем следует, но плакать не мог.

Виктор смотрел на спутанные волосы Фени, на ее поблекшие губы, на белые, как кора молодой березы, щеки, и слезы, ненужные сейчас слезы, все больше и больше мутили его взор.

Неужели не понимал он Фениных мыслей, не знал о ее большом чувстве? Неужели не замечал того, что открыто выражал ее взгляд, о чем говорил, каждый поступок? С болью сознавая свою вину, он робко коснулся ее плеча и тихонько погладил.

В глазах Фени на миг отразилась радость.

— Голубчик ты мой, неужели не видишь? Ты, один только ты… Кроме тебя, никого не любила.

Феня обессиленно откинула голову.

— Ой! Рано-то, как рано… Солнца хочу, солнца!

В широко раскрытых глазах Фени стояла мольба. Глаза смотрели в бездонную голубень неба, чего-то искали. Но солнце, которое она так звала в последний свой час, скрылось. Темная туча закрыла его в этот миг. А когда минуту спустя ветерок унес с собою тучку и скупое вечернее солнце вновь осветило землю, глаза Фени застыли холодными, ледяными каплями.

— Феня, проснись, доченька! — рыдал Игнат.

Ночью в партизанском лесу сел самолет. Его привел комиссар Дымов.

— Я привез врача! — сказал он командиру отряда. — Торопился скорее доставить его к больной. Как ее самочувствие?

Федор Сергеевич как-то виновато опустил глаза.

— Вы опоздали...

— Да что вы!.. —Из груди Дымова вырвался вздох. — К сожалению, раньше мы не могли. Лететь к вам можно лишь ночью.

— Знаю. Винить вас не собираюсь.

— Товарищ Корж, через час мы вылетаем назад. Прошу вас распорядиться насчет разгрузки.

— Сысоич! — громко позвал Корж.— Быстро ребят веди, самолет разгрузите.

— Передайте, кстати, товарищ, — попросил Сысоича Дымов, — Соколу и Дербинскому, пусть собираются. Приказ командира полка — им вернуться на базу.

— Будет все, как положено, — прикладывая руку к уху, по-своему козырнул Сысоич и, слегка подпрыгивая на левой ноге, убежал в темноту.

Перед вылетом Федор Сергеевич подошел к Соколу и трижды поцеловал в губы. Затем, выстроив, как на параде, бойцов, торжественно приколол на грудь летчика медаль «Партизану Отечественной войны».

— Носи. Не знаю, как ты нами, но мы тобою довольны. Не в пример некоторым, — Корж недвусмысленно кивнул на Дербинского, —ты, как говорил покойник Никита Буйвал, наш в доску. Ждем тебя, Сокол, в Раздолье колхоз поднимать.

Понурый, убитый горем Игнат по-отцовски прижал Виктора к широкой груди.

— В тяжелый час старика покидаешь… Свидимся ли?

— Гора с горою не сходится, Игнат Тимофеевич, а мы должны обязательно встретиться, — грустно улыбнулся Сокол.

«Наташенька! Ната… Любимая…» — мысленно повторял Павел давно уже заученные, но так и не высказанные никому слова.

Товарищи по комнате сладко спали, а он лежал на кровати, и сон, словно ветер, летел от него прочь. Тысячи планов в голове молодого летчика. И все полны ею, любовью к ней.

Непреодолимое желание бежать к ней, искать ее подмывало парня. Но от желания до действия далеко. Уже не однажды он видел ее в городке, и каждый раз трепетало его сердце, палом обдавало лицо.

Остановить, сказать, высказать все, что кипит в груди, но вместо горячих взволнованных слов — спокойное «здравствуйте» да идиотская кривая улыбка.

Товарищи преклонялись перед его смелостью, говорили о железных нервах. Да откуда же она у него — смелость? Он самый настоящий трус — боится подойти к девушке.

Хотя зачем? Ведь она же любит другого, в ее сердце вошел Цыганок.

«Рошату везет. Куда там, сердцеед настоящий! Побежит за одной, позабавится, наговорит ей кучу признаний — и дальше. Через месяц другую дурачит. На их месте я бы такого за версту обходил. Пустомеля, мельница ветряная!»

А каково ему, Павлу? Прежде он проходил мимо девушек, смеялся, шутил. Спроси у него, какие у Симы глаза,— не скажет. «Не замечал, не рассматривал». Спроси о походке Машеньки, о фигуре Лиды — улыбнется и все. «Не знаю, не видел».

«Эх ты, евнух близорукий!» — смеялся над ним Майко. Зато Наташу он различил бы хоть в толпе, даже с воздуха. Наташа — это любовь…

Резкий телефонный звонок. За дверыо послышался тревожный голос дневального.

— Что? Не вернулся с задания Майко? Сбит?.. Упал в районе карателей? Доложить командиру эскадрильи? Есть доложить, товарищ Кашуба!

Отбросив одеяло, Павел вскочил с постели и растерянно сел на стул. Через минуту, застегивая на ходу комбинезон, он со всех ног мчался к штабу.

На гладком штурманском столике пестрело полотно карты: Аркадий Григорьевич угрюмо водил по ней пальцами, нетерпеливо поглядывая в угол на большие, в два его роста, часы. Изредка, откинув со лба пышные пепельного цвета волосы, он подходил к окну. За окном в безбрежной тьме одинокой пугливой искоркой то вспыхивал, то гас огонек ночного старта.

Дымов поднял трубку телефона и, стараясь говорить спокойно, уже в который раз за эту ночь спросил:

— Не слышно?..

Выслушав ответ дежурного по старту, он сердито швырнул трубку, сел в широкое, обитое голубоватой кожей кресло и, откинув на его спинку голову, устало закрыл глаза.

Торопливый стук в дверь заставил Дымова оглянуться.

— Да, да. Входите.

Подтянутый, в полной боевой форме, летчик, неуклюже задевая широким плечом за дверь, шагнул в кабинет.

— Павел! — потеплели глаза комиссара. — Не спишь?

— Не могу, Аркадий Григорьевич. Не помешал?

— Садись…

Павлик присел на подоконник.

— Переживаешь за друга? — участливо спросил Дымов.

— Я к вам, как к родному отцу, выслушайте.

— Что ж, говори, рассказывай.

Павел затеребил планшетку.

— Помните мой первый полет с посадкой в тылу? — Дымов кивнул головой. — Рошат тогда решил, что я изменил дружбе. Но ведь мною руководило только одно желание — спасти людей Малой земли… А еще между мной и Майко встала девушка.

Горячий румянец смущения проступил на щеках Павла.

— Перед вами не скрою. Я ее полюбил… Что делать, кажется, полюбил без взаимности, просто так, невзначай вмешался в чужую любовь — любовь Рошата. Выходит, вдвойне виноват.

— Кто же эта девушка?

— Наташа Светлова.

Дымов одобрительно кивнул.

— Девушка стоящая. Ну, дальше рассказывай.

Павлик рассказал о том, как зародилась его дружба с Майко, как окрепла с годами и казалась святой, нерушимой и вдруг при первом же серьезном испытании рассыпалась, словно размытый дождем песчаный домик. Но Павел не хотел этого, в душе он оставался верен дружбе и не раз делал шаг к примирению.