Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Наш капитан — летчик первого класса. Ему, независимо от метеосводки, разрешено летать в любую погоду. Раз согласовал с экипажем, можешь просить старта.

Командир полка выслушал нас.

— Рискуем, парни, — посуровело его обросшее густой ржавой щетиной лицо. — А куда денешься? Иного выхода нет. Летите.

Самолет дрожит в лихорадке ревущих моторов. Взмах флажка стартера, и он, словно спринтер, срывается с места, бежит по взлетной дорожке и, когда стена леса уже кажется рядом, взмывает в воздух. Теперь наша взлетная площадка напоминает небольшую поляну в гущине дремучего ельника.

Туча наползает на нас. Мы, прикрываясь ею, летим на высоте восьмидесяти, а порою и двадцати метров. И когда самолет идет на «бреющем», мне видны свинцовые волны Ладоги: однообразные, унылые, жуткие. Десять минут лета под облаками, и мы, набирая высоту, ныряем в клубящуюся сизыми парами темень. Дорога жизни для ленинградцев, дорога смерти для нас — теперь позади.

«Высота облачности 150 метров, видимость 1500. Дождь», — читаю записку радиста, передаю командиру. Метр за метром мы осторожно снижаемся, и вдруг хмарь разрывается и под нами — живописная панорама города: гранитные берега Невы, золоченые купола церквей, четкие квадраты улиц.

— Аэродром закрыт, — говорит мне Дымов.

— Давай сбросим груз на Дворцовую площадь, — советую я. — На Александрийский столп, в нем чуть побольше сорока семи метров.

— Откуда такие познания? — удивился Аркадий Григорьевич.

— Потом расскажу!

У штурвала остается один командир: Второй пилот, механик, радист, стрелок и я подтаскиваем к дверям пассажирской кабины похожие на сигары тюки груза. Их много, за работой собьешься со счета, а в каждом больше центнера.

Механик открывает двери, они — как ворота. Ураганный ветер почти сбивает нас с ног, дождь хлещет дробью в лицо. Взвыла сирена. Это сигнал командира — вышли на цель. Мы цепляем за стальной канатик самолета тросики грузовых парашютов и, напрягаясь до дрожи в коленях, толкаем неуклюжие сигары вниз.

Все. Жму на кнопку сирены. Задание выполнено. Можно, пока еще хлещет дождь, возвращаться в лесные землянки.

Наш первый вылет в штормовую погоду полковник оценил на пятерку, но сами мы были им недовольны.

— Первый блин, — ворчал Дымов.

Мы не могли рассчитать снос ветра, и парашюты с сигарами разбросало, словно пух, в разные стороны, Некоторые оказались в Неве, иные зацепились за купол Московского собора, свалились на крыши Зимнего и Адмиралтейства. Ветер украл у нас почти треть драгоценного груза и дорогостоящих парашютов.

Как сократить брак на сбросе грузов, снизить расход государственных средств? Теперь эту задачу решали все люди дивизии. В куче мусора мы нашли жемчужину. Из сотен мыслей и предложений одна оказалась бесценной. В простоте — гениальность. Идею подал главный инженер полка майор Севостьянов.

Вместо громоздких сигар и дорогих грузовых парашютов мы применили мешки, обыкновенные мешки из серой плотной бумаги. В первом туго стягивали груз, вставляли его в другой, попросторнее, и тоже крепко завязывали.

Опыт провели дома, на лесном аэродроме. Изумительно! Верхний мешок рвется на клочья, а внутренний лежит себе целенький, как будто только сейчас его бережно опустил грузчик на землю. И какое облегчение для нас, летчиков! Поднесем сотни мешков к дверям, откроем ее, и они, словно дробь из патрона, кучно ложатся в цель.

Левая нога у меня невезучая. Первый раз в воздушном бою ее пробило навылет крупнокалиберной пулей, теперь хотя и простой, но занозистой: расщепила большую берцовую, порвала коленные связки, осколки кости застряли в мышцах. А получилось все как-то случайно, вроде бы споткнулся и шлепнулся на ровной дорожке.

Это был наш двадцать четвертый вылет в осажденный фашистами город. Решили проскочить в перистых облаках, авось сверху «мессершмитты» нас не заметят. Подумаешь, десять минут лета над Ладогой! И проскочили бы, если бы не предал нас ветер. Откуда выпорхнул, ума не приложу. Ведь тишь же была, комариный писк слышен. А тут вдруг по озеру волны запрыгали, и небо — как зеркало, чистым полотенцем протертое. Ну, пираты, конечно, нас сразу заметили. Три истребителя, как по команде, пикируют сверху. Стрелок их на мушку, командир почти вплотную к волнам прижался. Но куда же нам против этакой своры! Не успел стрелок третью очередь выпустить, а они уже со всех огневых точек — по нам. Слышу, Дымов кричит мне на ухо:

— Утих пулемет. Быстро на место стрелка!

Подбегаю к турели. Авдюшин наш на полу распластался, я на тумбочку, за крупнокалиберный. Опыта хоть отбавляй, не зря же стрелком-радистом летал. Один «мессершмитт» только что из «пике» выходит, пузо подставил. Я рубанул по нему так, что осколки посыпались. В воду он нырнул без брызг. Два остальных шарахнулись в стороны. Теперь уже не в упор бьют по нашему самолету, а с дистанции. Полминуты лета осталось до города, и тут надо же — угодили-таки фашисты снова по цели. Меня в ногу, Козлова — в плечо и живот. Не повезло парню. Так рвался на вылет, побрился на два ряда — в театр собирался. Таким заядлым театралом наш кубанский казачина заделался, впору хоть посылай его рецензентом в газету. Думает, что мы глупые, не понимаем, для чего он свой бортовой шоколад у каптерщика на папиросы выменивает.

Стрелка Авдюшина в Питере на Пискаревское кладбище на своих плечах в гробу несли. Миша Козлов на ниточке удержался. Хорошо, что еду свою все экономил, с пустым желудком летал, а то бы тоже на Пискаревское… Лежит в госпитале. Говорят, Катя Белокурова обещала непременно выходить.

Ну, а я лежу в полковом лазарете, тоже в землянке, только не на нарах с соломой, а на чистой кровати.

— Мы вас, лейтенант, с первой же оказией в столицу отправим, — говорит мне наш врач.

— Мне и здесь, доктор, неплохо, главное — вся родня рядом, вся эскадрилья.

— Осколки кости извлекать надо, оперировать. В Москве все сделают не торопясь, чисто… И жилы срастят… А у нас? Не хотелось бы вас с хромотою выписывать.

— Ни в коем случае, доктор! Я ведь должен летать, а хромого вы первый меня забракуете.

— Ну вот и договорились.

И опять везут меня на восток. Сначала в Москву, потом в Воронеж, а там обещают до самого Иркутска с пересадками, поэтапно.

Говорят, в Новосибирске самый крупный вокзал в стране. Верю. Хожу по огромным залам целые сутки в ожидании своего эшелона. Нога в простреле покалывает, и спать охота убийственно. А прилечь негде. Даже ступеньки лестниц покрыты полушубками и шинелями. Кое-как, словно по болотным кочкам, ступаю между спящими и вдруг вижу на дверях вывеску; «Зал для раненых».

«Теперь вроде бы и здоровый, а куда деться, зайду», — и открыл дверь.