Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Похоже, к нам союзники в гости пожаловали, — проговорил Дымов.

Командир не успел еще закрыть рта, как из дверей вырвалась группа крупных парней в замшевых куртках и бросилась к нам навстречу. Они подхватили нас под руки, и мы оказались в просторном зале землянки. От бывшей строгости и порядка в помещении теперь ничего не осталось. Прихожая пункта напоминала бар — частный бар, каких я видел немало в Румынии. Едва мы показались в дверях, все присутствующие встали с пустых бочонков, отставили на столы кружки с темно-красным вином и белой, точь-в-точь как обычное молоко, румынской цуйкой (водкой). Все подняли руки над головой и азартно зааплодировали.

Меня усадили за стол, подставили пивную кружку с вином, раскрыли банку с американской колбасой, пододвинули ломти нашего столовского хлеба.

Невысокий плечистый летчик вскочил на большую винную бочку и, тряхнув до плеч длинными, как у девушки, волосами, перекрывая шум, закричал:

— Виват долгожданным друзьям! Ура-а! — он говорил чисто по-русски.

Все дружно зааплодировали. От вина мы, не сговариваясь и не спрашивая на то разрешения командира, все отказались.

— Нам же на вылет, нельзя, — объяснял я подсевшему ко мне лейтенанту с девичьими волосами.

— Только глоток за дружбу, — уговаривал он.

— Ну хорошо, — и я пригубил терпкое вино.

— Джон Стивенс, — представился американец. Я назвал себя.

Мы разговорились. По мирной профессии Джон журналист, по военной — второй пилот «летающей крепости». Так же, как и у меня, его мечта — скорее покончить с фашистами и вернуться к любимой профессии. Когда-то, еще в тридцатые годы, его отец, работник посольства, привозил сына в Москву, и теперь, основательно изучив русский язык, Джои ставит себе целью узнать Россию поближе и написать о ней книгу. Мы обменялись значками.

— Плаваешь? — улыбаясь, спросил Джон.

— Не по-спортивному.

— Научу. Река в Воронеже есть?

— А как же, Петр Первый на ней корабли свои строил,

— Вот даже как! — удивленно вздернул он густые дуги бровей. — А я в футбол не играю. В регби в колледже, немного…

Дымов заторопил нас:

— Быстрее, ребята. В столовую идти теперь незачем, да и опоздали, наверное…

Джон провожал нас до проходной будки. Теперь я лучше рассмотрел его внешность и надолго запомнил. Тонкий, с заметной горбинкой нос, сухие, плотные губы, до глянца выбритые жесткие щеки. Из-под куртки с молнией белела сорочка, чернел узелок галстука, на руке — крупное золотое кольцо, на груди разноцветный слиток орденских ленточек.

— Мы здесь, похоже, надолго осядем,— еще раз пожал он мне руку. — Хочу с тобой подружиться, — тон его чуть поник. — Лети. Как там у вас? Ни пуха, ни пера! С богом!

— Вечером встретимся, — улыбнулся я.

Я лежал под крылом самолета и, разложив на планшете лист чистой бумаги, писал письмо матери. Зреющая надежда скоро свидания с родными и с Надей наполняла меня майским, радостным настроением.

— К вылету все готово, грузчиков домой отпустил, а командира эскадрильи все нет, — подсаживаясь ко мне, вздохнул бортмеханик.

— Да, непонятно, почему так задерживаемся, — поддержал я Валентина. — Опять над Балканами ползать до ночи. Третий час…

И вдруг по эстафете от самолета к самолету полетели разноголосые крики:

— Победа! Ура, братцы! Ура!..

— Победа, ребята! Капитуляция!

Будто дикий табун, обгоняя друг друга, летчики, техники и бойцы аэродромной охраны бежали к штабной землянке. Густою толпой мы и американские летчики окружили трехтонку, в открытом кузове которой стояли офицеры полкового командования. Вперед вышел наш комиссар — полковник Рублев. Его темное от загара лицо оттеняла серебристая шевелюра.

— Друзья! Дорогие мои однополчане! И вы, наши товарищи по оружию! —повернулся он к сгрудившимся чуть в стороне американским летчикам. —Победа, ребята, победа! Германия сложила оружие! На рейхстаге Красное знамя!

Могучее «ура» громко разорвало тишину дня и, мне показалось, откликнулось в далеких Балканских горах. Я, схватив в охапку стоявшего рядом моториста Остапенко и не чувствуя семидесятикилограммовой тяжести, закрутил его в первобытном танце.

— Победа, Петро, жизнь! — орал я до хрипоты в голосе.

Когда стал гаснуть восторг, устала гармошка, утомились от плясок ноги, командир полка приказал:

— А теперь все в столовую.

За соседним столом американские летчики дружно пели «Катюшу». Мне вспомнилась донская ковыльная степь, обрывистые берега Дона, десятиклассница Надя, провожающая меня на фронт. Вспомнился и друг детства Коля Страхов, улетевший бомбить Берлин: «Теперь, наверное, гуляет по городу», — позавидовал я ему.

Американцы пели задушевно и слаженно и, не дожидаясь нас, аплодировали сами себе.

Потеснив широким, плечом моториста Петра, ко мне подсел Джон Стивенс.

— Такой день, такой день! — протянул он мне стакан с вином.

Потом мы с Джоном пошли прогуляться по прилегающему к аэродрому парку. Парк тоже будто только что вышел из жестокого боя. Взрывы бомб и снарядов местами вырвали из земли огромные буки, клены и ясени. Омытые дождем корневища напоминали гигантских фантастических осминогов.

— Витя, хочу подарок тебе поднести, — заговорил Джон. — Ты подожди здесь на лавочке, я мигом слетаю.

Я сел на израненную осколками, осевшую на бок лавочку, достал пачку «Беломора». Не успел докурить папиросу, как ко мне с шумом подкатил немецкий новенький мотоцикл ДКВ. С него с шиком спрыгнул американский летчик.

— Бери, Витя, на память! — кладя мою руку на руль, засиял улыбкой радостный Джон.

В первую минуту я растерялся: «Зачем мне такой подарок? Куда я его…» Но отказаться — значит, обидеть.

— Что ты, Джон, да я и ездить на нем не умею, — в нерешительности замялся я.

— Чепуха! На велосипеде-то ездил? Вот и о'кей! Я тебя за пять минут научу…

Я расположился поудобнее на сиденье, выключил мотор. Джон стал толкать мотоцикл. Он разгонял его все быстрее и быстрее, азартно выкрикивая команды.

— Сворачивай влево! Держись поправее! Стоп! Стоп, остановка. Ногами придерживай.

Потом он включил мотор, показал, как пользоваться рукояткою газа,

— Все в порядке, — вытирая платком обильный пот, сказал он. — Теперь, как у вас говорят: все пойдет как по маслу.

Между тем загородный парк заполнялся людьми. Вместе с нашими и американскими летчиками местные жители тоже несказанно радовались окончанию войны.

В расцвеченных искусной вышивкой костюмах мужчины и женщины ходили по парку, угощая нас холодным, прозрачным вином, отборными фруктами, теплыми и душистыми пирогами. Джон уселся на ребристый диванчик. Он устал толкачем бегать за моим мотоциклом. Две черноволосые девушки подсели к нему. Одна наливала в бокал из отпотевшего узкогорлого кувшина вино и совала в руки ватрушку, вторая, сняв с его головы пилотку, венчала его венком ранних весенних цветов. Такие же награды украшали головы и многих моих товарищей.