Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Предвечерний город оживал по-утреннему. Тротуары заполнялись людьми. Горожане шли с работы домой, в театры, в кино, чаще слышались крики извозчиков, сигналы автомашин. Люди проходили мимо Сокола оживленные и веселые.

В сером полумраке вспыхнули городские огни. Напротив, на лавочке, сели парень и девушка. Он закрывал ее узкие плечи полою пиджака, голос его тих, сдавлен волнением. Девушка доверчиво прятала голову на груди парня, и Сокол видел, как парень гладил ее густые волнистые волосы. Счастливые.

И показалось Соколу, что он уже стар, а все, что доступно юности, схоронено им навсегда. «Ты свое отгулял,— подумал он и тут же засмеялся в душе: — Сгорел в двадцать три года, смешно». Женщина в белом прошла мимо. Черные косы разрезали белое.

— Айна!

Девушка остановилась, сделала два неуверенных шага и вдруг, словно подхваченная ветром пушинка, убежала домой. Сокол остался стоять, немой и подавленный. «Испугалась… Будто зверя увидела…»

Он подошел к двери ее дома, медленно поднялся по ступенькам и опустил в ящик для писем сложенную в треугольник записку.

Все.

Айна посмотрела на маленький треугольник бумажки. От кого? Кто бы мог ей писать сейчас? Последнее время она начинала дружить с Виктором Юдиным, потом, оттолкнув его, предпочла Виктора Садчикова. «Собственно, как тот, так и другой — одного поля ягодки: навязчивы и грубы. Только и есть в них хорошего — имя Виктор… Витя… Дурочка, дурочка, взбалмошная артистка, гордыня. Лучше моего прежнего Витьки, умнее, ласковее, красивее — нет в мире других Витек»

Почему так застучало ее сердце? Скорее, скорее к себе в комнату, на кровать. Пусть никто не узнает о горьком ее разочаровании А может быть?.. Витька! Так и есть… Его почерк, его строчки!

Радость просилась на волю, хотелось крикнуть: «Мама, мама! Ты слышишь, мама, Витя приехал, мой Витя! Он, оказывается, уже был у нас в институте… Он видел меня… Как хорошо! Какая я снова счастливая!» Но эти мысли, наталкиваясь на привычный холодок самолюбия, оставались невысказанными.

Прижимая к груди записку, Айна села за письменный стол, закрыла глаза. «Какой он теперь стал, Витька? Все такой же мечтатель? Скорее написать ему обо всем, скорее, сейчас!» Айна берет карандаш:

«Витя! Я виновата во всем, дорогой мой, единственный. Я хотела казаться не как все другие — хотела отличаться от них, быть оригинальной, загадочной Мне казалось, родной, что истинно сильная страсть бессловесна. Теперь вижу — ошибалась. Все эти годы я жила только прошлым, воспоминаниями о наших с тобой встречах. Ты был прав. После тебя на пути встречались другие. Они искали взаимности, а я просто не знала, куда себя деть. Но они не ты. Таких, как ты, нет. Прости же, мой дорогой, еще раз прости. Я жду тебя.

Твоя Айна».

Написала, прочла и, скомкав, швырнула в корзину.

«Зачем такое послание? Не слишком ли много?» Она взяла второй лист бумаги и уже более ровным, более спокойным почерком написала: «Жду тебя дома в девять вечера. Айна».

И он пришел к ней минута в минуту.

Айна взяла его за руку и провела через зал в кабинет отца.

— Я не люблю электрический свет. Лучше так, в полумраке,— сажая Сокола рядом с собой на обшитый плюшем диван, сказала она.

Знакомый запах гвоздики чуть-чуть кружил Виктору голову Ему казалось, что они никогда и не разлучались, все было по-прежнему до боли в груди знакомо: книжные шкафы, пушистый ковер под ногами, настольная, в виде башенки, лампа. Сокол коснулся оголенных до плеч рук Айны и стал осыпать их поцелуями, Айна наклонила к нему голову, и ее щека легла на его жесткие волнистые волосы. Эта маленькая, скупая ласка окрылила Сокола.

— Сколько я мечтал об этой минуте, — задыхаясь, шептал он. — Как мне много хотелось сказать тебе…

— Погоди, Витя, так ты меня задушишь.

Он целовал ее шею, волосы, руки, лицо, а она, легонько упираясь руками в грудь Сокола, смотрела на него то ли с усмешкой, то ли с радостью, Ее сердце билось сильней и сильней, и впервые Айна подумала, что тесно ему в груди, что просится сердце наружу.

— Ты любил кого-нибудь, Витя?

— Никого, Айна, кроме тебя,

— Нет, меня любить не за что, я дурная, не искренняя.

— Не знаю, Айна. Ты мое солнце — греешь и освещаешь дорогу.

— Романтик ты, Витя. Ты и говоришь, как поэт.

Горящей щекой она прижалась к его щеке, обвила руками шею.

— Посиди так минуточку… Мне хорошо.

Теперь они неразлучны. Теперь Айна не та бестолковая девчонка — не сделает необдуманного, глупого шага, не повторит прошлой ошибки. Витька будет ее. Ни одной женщине в мире не уступит она его жестких густых кудрей, ласковых, нежных рук, никому не позволит смотреть в бездонную пропасть серых, вечно немного чужих Витькиных глаз. Никто никогда в жизни не должен услышать его слов о любви, пусть они принадлежат только ей.

Да, ей. Но об этом ему ни слова. Тот, кто раскрывает себя до конца, перестает быть интересным. Ведь не любит же Айна перечитывать дважды книгу, смотреть одну и ту же кинокартину. Все, что изведано, то не заманчиво.

— Помнишь, Витя, когда ты поцеловал меня в первый раз, я ведь и в самом деле страшно обиделась. Думала, что твой поцелуй унес мою чистоту. А вот сейчас в душе что-то другое. Как бы не ошибиться… Теперь мне кажется, что роднее тебя у меня никогда и никого не было. Давно-давно на лестнице нашего дома ты много говорил мне о любви, но я не верила. Думала: раз говорит, раз клянется — значит, не любит, обманывает самого себя. Когда ты смотрел на меня издали, я читала в глазах: любит, а когда начинал говорить, уверяла себя в другом. Как хорошо, что судьба снова свела нас вместе. Если бы я увидела тебя первая, я подошла бы сама.

— Неправда, Айна, я тебя звал, ждал у твоих ворот.

— Я не узнала. Ты так изменился.

— Ты еще не сломила себя, Айна. Гордость стоит у тебя на пути, преграждает дорогу. Мне до сих пор страшно. Кажется, слетит с языка обидное слово — и ты, как тогда, вырвешься и уйдешь…

— Не надо об этом, — умоляюще проговорила Айна. — Я и сама боюсь… представь, до сих пор еще не знаю себя…

За стенкой с суровой медлительностью пробили часы.

— …Десять… одиннадцать… двенадцать. Неужели двенадцать ночи? — удивилась Айна.

Сокол вздохнул.

— Придется тебя прогонять, скоро вернется мама…

Сокол заставил себя поднять голову с колен Айны и медленно пошел к выходу. Он остановился у полуоткрытой двери.

— Значит, завтра ты уезжаешь?

— Да, Витя.

— Поедем со мной на север, В Карелию.

— Даль-то какая, Дикая глухомань, трущоба. А впрочем, это даже не главное. Ты опоздал, я уже дала согласие ехать в Марьянино. Есть такое село колхозное… В нем я и пожелала испытать свои силы, исправиться. У меня ведь много пороков. Ты замечаешь?