Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Ка-са-ти-ки вы мои, родимые. Заждалась я вас, замаялась, — прослезилась старушка. Она поцеловала каждого трехкратно: в лоб и щеки («бог любит троицу»). Торопливо сняла с мужчин заплечные мешки, проворно налила в умывальник чистую студеную воду, разожгла самовар.

— Совсем приехали, Игнатушка ?

Игнат промолчал.

— То-то, родимые, я и говорю. Век на чужой стороне майся, а дома все одно лучше. Давно пора, Игнатушка, к дому-то прибиваться. Ты посмотри, в колхозе-то житье какое стало… Нешто при царе-батюшке мужики так жили? Лаптей-то ни на одном не увидишь.

— Помолчи, Марфа. Устал я с дороги…

— Знаю, Игнатушка. Знаю. Вот я картошки сейчас наварю, огурчиков принесу, капустки. Фенюшка, дочка, слазай-ка, моя касаточка, в погреб.

Ужинали, как всегда, вместе, чинно, не спеша. Игнат любил есть основательно, плотно, придерживаясь правила: чем больше человек съест, тем больше наживет силы. После ужина он баловался чайком: выпивал по пять-шесть кружек, три без сахара, остальные вприкуску. Как и на работе, мало отставали за столом от Игната и его сыновья.

— Марфа, а Марфа! — позвал Булатов сестру.

— Я, Игнатушка.

— Постель постелила?

— Как же, как же, разостлала, кормилец.

— Пойду отдохну часик.

Как только Игнат покинул горницу, Булатовы наперебой заговорили о Раздолье, о колхозе, о своем будущем.

Как и ожидал Игнат, по приезде на родину многочисленное семейство Булатовых стало разваливаться, рассыпаться, как ветхое здание. Первой за советом к отцу пришла его любимица Феня.

— Папаня, я пойду проситься в колхоз.

Широкие, колючие, как ячменные колосья, брови Игната нахмурились. Высокий и могучий, он стоял у окна, и по тому, как часто затягивался цигаркой-самокруткой, дочь понимала — он сердится.

— Я вчера Федора Сергеевича встретила, он сам приглашал. Заходи, говорит, потолкуем… Может, вместе пойдем, папаня?

— У меня с ним дел нет.

— А что, если спросит он про тебя. Что сказать-то, папаня?

— Я ему без надобности, не спросит.

— Ну, а насчет меня-то ты как думаешь?

— Не маленькая, своя голова есть.

— Так я пойду, а? Как, папаня?

Игнат не ответил.

На следующий же день рано утром Феня постучалась в кабинет Федора Сергеевича.

— Можно?

— А, Феня! — удивленно и радостно проговорил председатель. — Ну заходи, заходи.

Он пододвинул ей стул.

— Присаживайся. Заявление принесла?

— Написала. Не знаю, так ли?

— А Фока с Митрием опередили тебя.

— Да что вы? Когда?

— Вчера заходили. Теперь ваши заявления всем скопом разбирать на правлении будем.

В глазах Фени мелькнуло беспокойство.

— Как-то еще колхозники взглянут. Скажут, мечутся, что овцы приблудные…

— Ничего, — возразил Федор Сергеевич. — Что же ты думаешь, они не понимают, кто среди Булатовых воду-то мутит.

Феня покраснела. Больше, чем кто-либо другой, зная натуру отца, она не имела на него ни малейшего зла и, более того, мысленно даже не осуждала его поступка. За все время разговора председатель как бы намеренно ни разу не обмолвился об Игнате. Молчала и Феня, хотя говорить ей о нем очень хотелось.

— Так-так, Фенечка, — по-отечески ласково заглядывал ей в глаза Федор Сергеевич, — значит, помаялась на чужбине, дочь схоронила… Не повезло тебе, милая. Ну, да ничего. Кто от девки сейчас отличит? Молодая, румяная. Я тебе еще такого хлопца присватаю, глаз не оторвешь.

— Что вы, дядя Федя. Замуж теперь не пойду. Хватит.

— Что так?

— Одной поспокойнее.

— Глупости. Без семьи у человека интерес к жизни теряется. Ну, да об этом еще разговор не окончен. Значит, комбайнером хочешь стать?

— Очень хочу.

— Для тебя постараюсь. Ты ведь лучшей ударницей в колхозе была.

— Не смейтесь, не смейтесь, пожалуйста.

— Нет, не шутя. Комбайнер из тебя добрый получится. А Фоку на тракториста пошлем. В пару работать и будете… Поздновато вы, Булатовы, к колхозу примкнули. Ну да ничего. Я полагаю, что колхозники из вас выйдут надежные… Подготовку имели солидную.

— Будем стараться.

Домой Феня пришла радостная. Погрозив пальцем Фоке и Дмитрию и лукаво сощурив глаза, она спросила их шепотом:

— Думаете, не знаю ваших секретов?

— Ты о чем? — недоумевая взглянул на сестру Фока.

— Бессовестные. Почему же папане ничего не сказали? Разно так можно?

Фока понял сестру и сам перешел на шепот:

— Скажи ему… Вмиг из дома выгонит. Будто отца не знаешь.

— А может, и не выгонит. Меня не выгнал.

Вошел Игнат. За последние дни он как-то осунулся, замкнулся, перестал следить за собой. Волнистые волосы его отросли, как у священника, роскошная борода свалялась. Не привыкнув сидеть без дела, он городил вокруг сада тын, починял крыльцо, наводил порядок в амбаре. Но с каждым днем все яснее и яснее он понимал, что это не настоящий труд, хватит его не надолго.

«Что же ты будешь делать, Игнат? Куда подашься, пес непутевый? Может, в город махнешь? Что, али не нравится? То-то. Из Раздолья уезжать нет охоты. Оно, конечно, деда здесь похоронил, отца, женушку. Место родное, любое».

Набросив полушубок и низко надвинув на брови треух, Булатов уходил из дома и долго бродил по селу, обходя и сторонясь знакомых.

«Будто человека убил, —думал он, — людям в лицо взглянуть боязно».

Ходил он возле колхозных скотных дворов, амбаров, конюшни, мельницы. Иногда добирался до околицы и здесь, распахнув полушубок, подставляя студеному ветру грудь, с удовольствием вдыхал запахи поля. Непобедимая, впитанная с молоком матери, властная сила тянула его к земле.

Как-то заметив в поле подводу, пошел к ней навстречу. Мальчик-подросток, удобно усевшись в сани, понукал маленькую щуплую лошаденку. На санях грудился свежий навоз.

— А ну, останови, сынок!

Подросток натянул вожжи, лошадь послушно стала.

— Кобыленка-то у тебя совсем выпряглась. Ты посмотри, дуга-то где? На шее висит. Сам запрягал?

— Нет, дядя Лука.

— Лука? Конюх?

— Ага.

— Что же он, али лошадей никогда не имел?!,

Булатов с привычной уверенностью отпустил чересседельник, поставил на место дугу и, затягивая супонь, так приналег ногой на хомут, что вся сбруя жалобно заскрипела. Мальчику показалось: еще немного — и этот бородатый дядька свалит коня.

— Ну вот, теперь ладно будет, — затянув чересседельник, заметил Игнат. — Навоз-то далеко везешь?

— Нет, вон туда, к перелеску, — махнул рукавицей возчик,

— Поехали вместе. Подсоблю.

Мальчик так и не узнал, кто был этот бородач, который вмиг сбросил с саней навоз, по-хозяйски оправил кучу и похлопал сверху вилами.

— Будешь возить еще — клади поплотнее, — поучал он, — не то перемерзнет, пользы тогда с него все одно, что с ледяшки, мало.

Другой раз, проходя мимо кузницы, Игнат заглянул в нее. Навстречу вышел кузнец в пятнистом от частых прожогов брезентовом фартуке. Окинув кузнеца внимательным взглядом, Игнат сразу признал, что он здесь из новых.