Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Он убил нашего солдата. Немецкий солдат дороже русского офицера. Пленного надо повесить…

— Я думаю, что торопиться с этим нет никакого расчета. Все в наших руках.

Швырнув погасшую папиросу на тарелку с кусками недоеденного мяса, комендант круто повернулся к Булатову.

— Твое мнение, староста?

Булатов, не меняясь в лице, холодно бросил:

— В расход!..

— Вот как? — вздернул брови немец. — Не ожидал.

Небрежным жестом двух пальцев он стряхнул прилипшую к нагрудному галуну пушинку и шагнул к Соколу. На левом виске коменданта забилась синяя жилка, зрачки сузились:

— День и ночь на раздумье. Выбирай, идиот, петля или мундир доблестной армии?

Сокол не стал ждать перевода.

— Я вам сказал: совестью не торгую! Кончайте!

— Чего он орет? — вскипел комендант.

Булатов, не торопясь, прикурил, спокойно взглянул в лицо коменданту и медленно отчеканил каждое слово:

— Пленный просит для ответа отсрочку.

Сокол порывисто поднял голову.

«Почему искажен смысл его слов? Зачем мудрствует этот подлый старик Булатов? Может быть, хочет, чтобы Сокол так же, как и он, продал свою Родину? Ищет себе попутчика». Виктору хотелось сказать, что староста что-то хитрит, в чем-то ищет наживу. Сокол уже раскрыл было рот, чтобы крикнуть об этом, но комендант брезгливо скривил губы, кивнул часовым.

— Уведите!

Грубые руки солдат толкнули Сокола к двери. Из-за спины долетели непонятные слова старосты:

— Рано плюешь в колодец.

«Проклятый старик, он всю жизнь говорит загадками. Кого он имеет в виду? Себя или немцев? А впрочем, все равно, и он и они — одного поля ягодки».

…Снова затхлый, как от застойной воды, запах плесени, непроглядная тьма и сырость. Здесь, где не было света, терялось всякое ощущение времени. Казалось Соколу, что он пролежал в подвале уже несколько дней. Где-то в затихшем Раздолье завели свою перекличку сельские петухи, где-то около комендантской известил о полночи дежурный солдат, двенадцать раз ударив болтом в чугунную доску, где-то совсем рядом окликнул часового разводящий. Но Сокол ничего не слышал. В глубокий мешок подвала не доходил ни единый звук.

Временами летчику казалось, что сам он давно умер и живет в нем только один мозг. Мысли, мысли и мысли! Как много их непослушных, неспокойных, не знающих сна. Напрасно Сокол закрывал глаза и вытягивался на сырой прохладной земле. Бессвязный рой мыслей отгонял сон.

Вспоминались темные, лучистые, вечно манящие глаза Айны. Родные глаза! Он не задумываясь, отдал бы последние минуты жизни, чтобы еще раз, только один-единственный раз посмотреть теперь в них. Думала ли сейчас о нем Айна? Вряд ли. В эту страшную, последнюю для Сокола ночь она, наверное, спала тихо и безмятежно.

Осторожно поднялся Сокол по каменистым ступенькам подвала, вскинул руки, ощупал пустоту. Может, на его счастье откроется крышка? Уж больно душно в подвале.

О, да ему везет! Крышка легко поддалась. И вот он опять наверху. Теперь видно, что на дворе ночь. В узкую щель двери сквозит чахлый, болезненно-желтый свет луны. В последние часы своей жизни Соколу захотелось посмотреть на прекрасную русскую ночь, на яркие звезды, на обманчивую красавицу луну, так безжалостно бросившую его в объятия смерти.

Он подполз к двери и, прильнув к ней лицом, посмотрел в узкую щель.

Рядом, в двух шагах от него, неторопливой сонной походкой прошел часовой. Сокол успел рассмотреть его: маленький, тощий, сутуловатый. Немец прошел до дерева и навалился на него спиною. Откуда-то из глубины двора послышалось легкое покашливание. Часовой встрепенулся, схватился за висевший на груди автомат.

— Кто? — закричал он, щелкнув затвором. Голос его оказался громким и грубым.

— Свои! — отозвался из темноты невидимый человек.

— Пароль? — уже более приглушенно, но все же достаточно громко спросил часовой.

— Покорность!

Часовой отошел от дерева. Неясно очерченная фигура приблизилась к нему и остановилась рядом. Негромко разговаривая, оба — и часовой, и подошедший к нему неизвестный — зашагали к амбару. Сокол притаился.

Может быть, эти люди идут к нему? Надо вырвать у часового автомат и попытаться уйти…

Сдерживая дыхание, пленник готовился: как только откроется дверь, он ударит немца в висок и выхватит автомат. Если он не успеет этого сделать, часовой выстрелит ему в живот. Смерть, откуда б она ни пришла, всегда одинакова. Сокол услышал, как немец вложил ключ в замочную скважину. Вот сейчас он повернет его, звякнет замком и…

Вдруг в напряженной тишине послышался короткий невнятный вопль. Почти в тот же момент дверь широко распахнулась и в ее прорези появилась залитая лунным светом могучая фигура Булатова. В ногах Игната, неловко уткнувшись в порог головой, неподвижно лежал часовой.

Прижавшись к стене, Сокол изумленно смотрел на Булатова, на его прямые саженные плечи, бородатое, окаймленное лунным светом лицо, на зажатый в руке нож. Не замечая Сокола, Булатов шагнул вперед и негромко позвал:

— Петрович! А Петрович! Где ты?

Голос Игната звучал взволнованно, по-отечески тепло и ласково.

Смутно понимая смысл происходящего, Сокол вышел навстречу.

— Что? Что тебе надо?

— Ну, теперь здравствуй! — сунув за голенище нож, протянул Игнат руку.

— Постой, постой. Как же тебя понимать? — отступил на шаг Сокол. — Пожалел меня, что ли?

— Эх, Виктор Петрович, Виктор Петрович! Умный ты человек, а глаза у тебя незрячие, — вздохнул Игнат. — Ну да лекарем мне сейчас не быть. Не время. Бери вот, — снимая с убитого автомат и передавая его Соколу, строго приказал Булатов, — теперь шагай за мной.

— Думал, жидка у тебя кость, Виктор Петрович. Решил, что на поверке не выдержишь, слюни распустишь. Теперь вижу, напрасно грешил, зря на тебя не надеялся. Молодец, парень, хоть и хлипковат с виду, а натура у тебя крепкая — русская.

Сокол растерянно смотрел на Булатова.

— Не пойму я тебя, Игнат… Кто ты? Почему ты в Раздолье?

— А ты понимай, парень, борода вон растет, не мальчишка. От колхоза я здесь, Петрович. Надо нам так, — сознался Булатов.

— Прости, а я тебя за врага посчитал. Верно, что зелен еще…

— Ну, иди, иди, Петрович, — мягко подтолкнул летчика в плечо Булатов, — сейчас нам с тобой миловаться некогда: мне надо след заметать, а тебе уходить побыстрее. Теперь скоро встретимся, наговоримся досыта. А сейчас медлить нельзя. Шагай, — Игнат указал на стоявшую в тени кустов женщину.

— Вон тебе провожатый. Она тебя к своим приведет.

Сокол торопливо пожал руку Игната и пошел за женщиной. Неужели свобода? Неужели следом за ним не крадется враг, не выстрелит в спину? Кто там стоит впереди? Поджидают его? Снова охотятся? Один согнулся, готовый к прыжку, второй стоит неподвижно. Сокол нащупал спуск автомата: Чужой окрик, только шаг однако из двух — и он нажмет на курок. Пусть окружают его, стреляют, ползут, но второй ошибки он не допустит — живым все равно не дастся. Темные силуэты ясней, четче. «Дурак — так ведь это же пни, обгорелые сваи чьих-то ворот. Пуганая ворона». Вздох облегчения и радость… Неудержимая радость за себя, за Булатова. «Вот ведь каким человек на поверке вышел. Скалой». С трудом поспевая ослабевшими ногами за провожатой, Сокол попытался спросить, куда ведет тропинка. Но женщина оказалась неразговорчивой.