Владимир Козловский - Ищу свою звезду

«Мессершмитт»!

Огненный град пуль ударяет по самолету, яркий факел огня взлетает перед глазами, неведомая страшная сила отрывает тело от пола и швыряет в пространство.

«Что же потом?» — прижимая пылающее лицо к прохладному земляному полу, напрягает память Сокол.

Как же он остался живым на сбитом, загоревшемся в воздухе самолете? Он, кажется, ударился головой о пустой картонный бак. Да, да, он пробил его головой. Пустой бензобак смягчил удар, спас от смерти. Значит, на роду Сокола записана жизнь, значит, просчиталась смерть, поторопилась на него замахнуться. Но как же самолет? Как же его товарищи? Где они? Живы? Увы, от них остался только пепел: ведь самолет пылал…

…В памяти всплыла другая картина… Гигантский костер. Молчаливый, с глубокими черными тенями лес.

Сокол стреляет в темные фигурки с автоматами. Они перебегают от дерева к дереву, извиваясь, ползут по земле, все ближе и ближе подбираются к нему.

«Живьем вам меня не взять», — как в полусне, думает он.

Может быть, можно бежать? Сокол поворачивает голову и замирает: два высоких солдата с наведенными на него автоматами стоят рядом.

— Хенде хох!—хрипло выдавливает один из них.

Сокол вскидывает пистолет, но что-то жесткое и тяжелое больно бьет его по руке, выбивая из пальцев оружие.

…Он обороняется до последней возможности: бьет кулаком в злое щетинистое лицо, остервенело грызет зубами пухлую с золотым дамским перстнем руку, колотит кованым каблуком толстого офицера.

Его связывают и ведут. Впереди лениво плетется длинноногий с окровавленным лбом солдат, сзади пухлощекий офицер. Он толкает Сокола в лодку. Сокол оборачивается и изо всей силы пинает его в живот… Озлобленный, с искаженным от боли лицом офицер бьет его рукояткой пистолета по темени. Это последнее, что сохранилось в памяти.

Где же он теперь? Куда швырнули его? Виктор встал на ноги. И опять черная пустота испугала его. Борясь со страхом, он осторожно пошел, готовый каждый миг свалиться в бездонную яму. Несколько робких шагов — и ноги наткнулись на что-то твердое. Виктор понял, что перед ним каменная лестница. Ступеньку за ступенькой оставлял он позади и поднимался вверх до тех пор, пока голова не стукнулась о потолок. Тогда он уперся в него руками. Поддаваясь его усилиям, тяжелая деревянная крышка тихо поднялась. Сокол неслышно опустил ее и вылез наверх. На него пахнуло свежестью ночи. «Неужели свобода?»

Его окружала все та же непроницаемая мгла, и только в одном месте сквозила узкая полоса мутного света. Осторожно ощупав стены, Сокол устало опустился около люка и уронил на руки голову. Слабая искра надежды погасла. Все стало ясным.

Он в плену. Внизу холодная яма, над люком амбар, там, где сквозил свет, тяжелая, закрытая на замок дверь. Утром Сокола поведут на допрос. Он ничего не скажет. Он умрет, не моля о пощаде, так, как должен умирать коммунист. Жаль только, что никто: ни родные, ни Айна, ни его товарищи — никогда не узнают об этом. Но разве они вправе подумать другое?

В томительном ожидании шли часы. Мутная полоска от щели светлела, становилась розовой. Значит, взошла заря — кажется, последняя зорька в жизни Виктора Сокола.

Многое передумал он за эти часы. Вот уже второй год, как связала его судьба с фронтом. Десятки полетов совершил молодой штурман в тыл противника, сбрасывая десанты советских войск. Много раз летал на костры Малой земли, попадал под обстрел зениток, уходил от преследования «мессершмиттов».

Дымов говорил: «Пройдут годы, отгремит война, и каждого из вас спросят ваши потомки: что же сделал ты в этот грозный для Родины час»?

Все последнее время совесть Сокола была неспокойна. С тех пор, как сел в транспортный самолет, он только и знал, что удирал от немцев, даже не видя в лицо врага. «Я только работаю, — укорял он себя, — а воюют другие. За год с лишним войны ни разу не выстрелил в немца».

В полдень открылась дверь амбара и знакомый пухлощекий офицер процедил сквозь зубы:

' — Иди!

Виктор лениво поднялся с пола, потянулся и шагнул к выходу, улыбаясь яркому летнему солнцу. На минуту он забыл о том, что ждет его впереди, залюбовался зеленью пышных садов. Но гнетущие мысли помимо воли настойчиво поползли в голову. Любуйся, Сокол. Последний раз смотри на синее небо, на белогрудое легкое облако, на ласковое веселое солнышко.

Он шел по широкой деревенской улице — бодрый, подтянутый, чуть улыбающийся. Никто не знал, что творилось в его душе. Разве он походил на смертника? Напротив. Каждому, кто видел его, казалось, что этот бравый летчик шагал не на смерть, а скорее на какое-то веселое торжество.

В большом светлом доме бывшего правления колхоза сутолока: около кабинета коменданта немецкого гарнизона толпилось несколько плохо одетых пожилых людей, по виду местных крестьян. Пухлощекий немецкий офицер бесцеремонно растолкал их и постучался в дверь.

В кабинете в, обшитом потертой кожей кресле, сидел светловолосый молодой офицер в пенсне. При виде русского летчика он приветливо улыбнулся и, торопливо вставая, пододвинул Соколу стул.

Сокол не спеша сел. Офицер в пенсне что-то скороговоркой объяснил пухлощекому. Из разговора Сокол уловил несколько знакомых слов и понял, что речь идет о приглашении переводчика. Пухлощекий поспешно вышел. На пороге появились два автоматчика в грязных мышиного цвета обмотках. Комендант указал им на дверь, и они истуканами застыли возле нее.

Сокол скучающим взглядом окинул внутренность кабинета. Большой, отделанный искусной резьбой письменный стол выглядел очень неряшливо. На нем беспорядочно валялась бумага, газеты, книги. На краю стоял графин с зеленой жидкостью, на рогах украшающего письменный прибор бронзового оленя громоздкий веер фотографий с портретами полунагих женщин. Комендант спросил Сокола его фамилию, год и место рождения. Виктор отлично понял смысл заданного вопроса, но ответил по-русски:

— Для вас это не имеет значения.

Комендант вежливо улыбнулся и отрицательно покачал головой. Кроме ругательств, он не знал ни одного русского слова.

Внимательно разглядывая Сокола, комендант достал из стола бутылку водки, две рюмки и тарелку с большим куском вареного мяса. Лукаво поглядывая на русского летчика, комендант ловко открыл бутылку и порезал на куски мясо. Из второго ящика он извлек хлеб, вилки, соль.

Еще вчера ему рассказали об этом летчике, о его смелом и упорном сопротивлении, и молодой немецкий офицер решил разыграть из себя великодушного джентльмена, не применять насилий, заставить пленного говорить откровенно, как офицера с офицером.

В ответ на предложение закусить Сокол заколебался. С тех пор как он вылетел из дома, прошло более суток. «Впрочем, я ничего не теряю, — рассуждал он, — подкрепиться и выпить теперь не грешно. Веселее и помирать будет». Помедлив, он молча взял налитую рюмку и, не чокаясь, залпом опрокинул ее в рот. Алкоголь сразу ударил в голову, легкой наплывающей дымкой застлал глаза.