Пётр Селезнёв - Южный крест

Отец не пошлет его в роту, они останутся живы.

В уши толкнуло, ударило: «Костя, я боюсь!» Жигануло нестерпимо горячим пламенем: Клава! Степан Агарков поднимается навстречу немцам с винтовкой наперевес. Лицо залито кровью. И свежий холмик земли. Пароходный якорь и прощальный винтовочный залп…

Великие тысячи людей стали мертвыми. А он, Костя, останется жить. Не пойдет в роту и останется жить!

Сделалось жутко. Никогда еще не было так, как теперь. Словно пнул умирающего и пошел прочь. И Клаву тоже. Отвернулся от своих товарищей, с которыми лежал в одном окопе, хлебал из одного котелка…

Мотнул головой: ни за что!

Он поднялся, глянул по сторонам. Увидел свою шинель…

— Отец!

Полковник Добрынин глянул на сына, понял все. Испугался, обрадовался.

— Отец, — повторил Костя, — мне пора.

Иван Степанович тоже поднялся. Вышел из-за стола. Смотрели друг на друга близко, глаза в глаза. Лицо у Кости отцовское, брови срослись у переносья, на верхней губе, на щеках пробивается пушок. Он был трогательно нежным, этот пушок, предательски выдавал, как молод Костя, совсем еще мальчик, ни разу не держал в руках бритву.

Не отрывая глаз от отца, словно боясь обидеть или встревожить, Костя протянул руку, снял с гвоздя шинель.

— Погоди.

Полковник Добрынин ушел в другую половину блиндажа, принес фляжку и два стакана. Поискал воду. Но воды не нашел.

— Спирт, — сказал он. — А разбавить нечем.

Костя вздохнул, по лицу скользнула виноватая улыбка:

— Выпьем чистый.

Иван Степанович не успел удивиться, снаружи долетел властный окрик:

— Стой! Кто идет?

В ту же минуту послышалась беготня, суета, словно люди решили потоптаться, погреться. И голос командира комендантского взвода:

— Товарищ командующий!

Дверь распахнулась. Полковник Добрынин увидел белые, домашней работы, валенки, знакомую бекешу и уж потом увидел папаху. И еще увидел перчатки в руке. Тогда, на Северном Донце, генерал Жердин тоже держал в руке перчатки.

Северный Донец, Харьковское направление…

Пришла мысль, что воюет с самого рождения. Генерал Жердин всегда держал в руке перчатки. Словно для того и были нужны… существовали, чтобы держать их в руке.

Командующий пригнулся, шагнул через порог. Распрямился, коснулся головой потолка.

Отец и сын стояли навытяжку.

Генерал Жердин смотрел исподлобья, сердито, как будто застал на месте преступления.

Костя представлял командующего почему-то именно таким: и рост, и выправка, и подбородок…

Сколько помнил себя, Костя всегда бывал среди военных, но генерала видел впервые. Это был человек, которому подчиняются все. Мысленно видел генерала вот таким, как Жердин. Скорее всего, решил это только теперь, когда увидел…

Командующий.

Жердин басовито кашлянул:

— Ты что же, Иван, решил утаить от меня сына?

За спиной командующего толпились какие-то люди, но Костя видел только Жердина, слышал только его слова; напрягся, напружинился — боялся упустить момент, когда надо сказать «есть!».

Командующий смотрел строго.

— Ну!..

Генерал Жердин глянул прямо на него, на Костю. В упор. Руки, ноги, поясницу прострелило горячим ударом, широкая, сильная грудь подалась вперед, а голова вскинулась, точно сунули кулаком в подбородок:

— Боец первой роты первого батальона триста тринадцатого полка семьдесят восьмой стрелковой дивизии Добрынин!

— Гвардейской дивизии! — строго поправил командующий и повернул голову к Ивану Степановичу.

— Гвардейской дивизии! — повторил Костя и, недоумевая, почему не слышал об этом раньше, покосился на отца. В осанке, в позе полковника Добрынина кроме готовности было сознание своего достоинства и своей силы. Кажется, только в эту минуту Костя осознал, что его отцу совсем недалеко до генерала.

Видел, как отец шевельнул бровями:

— Это когда же?..

Костя опять удивился, теперь уже спокойному голосу, невоенным словам.

— Час назад получена радиограмма, — сказал Жердин. — Поздравляю, — и опять повернулся, глянул на Костю в упор: — Вот ты какой!

Костя увидел глубокую складку между бровей, холодные глаза. Толкнулась мысль, что человек этот не остановится ни перед чем.

Командующий.

И впервые за свою жизнь Костя подумал об отце: он тоже не остановится!

Жердин поднял руку, тронул себя за подбородок, как будто догадался, о чем думает этот молодой солдат, словно пытался определить, прав или нет… Костя увидел чистые длинные пальцы. Если не воевать, Жердин стал бы, глядишь, музыкантом…

Мысль мелькнула и пропала: надо воевать.

Жердин сказал:

— Я ведь нянчил тебя.

Костя отчего-то испугался этих слов. Потом обрадовался… Все понял. Но что сказать, как держать себя, не знал.

— Мать, старики — что с ними?

Присели к столу. Костя отвечал на вопросы коротко, почти по-уставному. Ему не хотелось повторять все, что рассказал отцу, но спрашивал командующий…

Рядом с Жердиным сидел полковник. Кажется, совсем еще молодой. Только седой. Заместитель по политчасти. Помощник отца. Он то и дело взглядывает на часы. Косте начинает казаться, что замполит напоминает, кого-то торопит…

— Двадцать третьего августа ты был за Мечеткой? — спросил Жердин. — Я знаю, как тяжело стоять против танков без тяжелого оружия.

Костя сказал:

— У нас были бутылки.

Генерал Жердин кивнул.

— Так. Я думаю — в тот день вы решили судьбу Сталинграда.

— Не знаю, — сказал Костя, — мы просто стреляли.

— И жгли танки.

Это сказал замполит Забелин. Голос мягкий, тихий. Голос напомнил старого учителя немецкого языка.

— Жгли, — сказал Костя. — А как же?

— А четырнадцатого октября? — спросил Жердин. — Михаил Николаевич Хлебников написал, что видел тебя на артиллерийских позициях.

— Хлебников? — Костя недоверчиво оглядел всех. И к отцу: — Михаил Николаевич?

Полковник Добрынин наклонил голову:

— Убит. Нам передали его альбом.

Внутри у Кости захолонуло. Дед, отец, мать… К Михаилу Николаевичу Хлебникову было особое чувство. Это чувство нельзя было сравнить ни с чем. Костя никогда не думал, что́ хорошо и что́ плохо в этом человеке, любит его или не любит. Просто не знал человека лучше Хлебникова, хотелось быть похожим на Михаила Николаевича.

Убит? Хлебников… Художник Хлебников. Третий этаж, двадцать шестая квартира…

Убит.

И словно не стало рядом никого — ни отца, ни генерала Жердина, ни замполита Забелина… Все еще не веря, так ли это, Костя стал медленно подниматься. Поискал глазами шинель.

— Сядь.

И опять увидел генерала Жердина, отца…

— Сядь, — повторил Жердин. — Ты был в тот день на артиллерийских позициях?

Его спрашивает командующий. Только зачем это? Вопросы, ответы… Надо идти в роту. Передохнул, глянул твердыми отцовскими глазами: