Пётр Селезнёв - Южный крест

— Гляди, Агарков, башку оторву!

И зачем прислали? Оставили б где-нибудь при штабе. А теперь как?

Глянул на часы… Но и без лишнего погляда знает, что все начнется через час: артиллерия откроет огонь, они атакуют противника с тыла.

Рассчитали вот так.

И в других ротах, батальонах рассчитали. А что из этого получится, никто не знает. Главная цель активных действий — удержать противника тут, на Волге, не позволить ему перебросить силы на западный участок. Не идиот же Паулюс сидеть сложа руки! Так вот надо связать его по рукам и ногам, чтобы он, собачий сын, не рыпался.

Но про Паулюса — одни лишь догадки. А что надо по тоннелю в немецкий тыл пробираться, так уж это как есть.

Запахнул полушубок, решил: «Погляжу, что там, снаружи…» А чего глядеть, просто маета на душе: задача ясна, приказания отданы. Осталось ждать. Хуже нет — ждать.

На заснеженных рытвинах и буграх, на каменных обломках, на погнутых, изувеченных балках и железных конструкциях, на всем разбитом, разваленном городе лежала насквозь продутая, промороженная ночь. Небо как будто затвердело, и только звезды, великое множество звезд, жили в холодном трепете, словно в ожидании, что вот сейчас, в следующую минуту, разорвется на земле тишина, вскинется кверху жадный огонь, достанет до самой высокой выси.

Звезды дрожат от мороза, от боязни, от головокружительной высоты. А может быть, от непривычной тишины…

Больше всего Михаил Агарков не любит тишину. Потому что не любит неопределенность и неясность. И, словно стараясь успокоить его, что война как война и все идет нормально, без подвохов, вниз по Волге тяжело, раскатисто ударило, рвануло. Под ногами Михаила шевельнулось, земля словно оттаяла вдруг, отмякла. И в заводском районе гахнуло… Там, за Мамаевым курганом, небо вспыхнуло огнем и шарахнулось прочь. «На Тракторном», — определил Михаил. Знал, что Тракторный занят еще четырнадцатого октября, и сейчас пытался по-мальчишески наивно обмануть самого себя, утешить и приободрить. И мать, и братишка Васька, и вся родня — на Тракторном были. Где сейчас, живы ли — неизвестно. Сказали, что Добрынин в тракторозаводском ополчении был. А то и сбрешут — недорого возьмут. Оно проще простого — спросить. Да только откуда знать Добрынину про Мишкину родню? Небось о своей-то путем рассказать не сумеет. Если воевал — не сумеет. По себе знает.

На одну минуту опять затихло. Сейчас тишина показалась тоскливой, гнетущей, как в тоннеле. Михаил вдруг понял, что больше всего ему не хочется лезть в тоннель. Надо же, придумали!.. Он знает, что придумали хорошо. Но все-таки Михаилу не хочется. Ему кажется — в подземелье непременно что-нибудь случится. Остановятся — ни взад ни вперед… И ничего не сделаешь, никто не поможет.

За Волгой полыхнуло, ударило. Еще, еще… Тяжелые пушки заворочались тяжело, круто, и весь фронт, вся полоса, которую слышал Михаил Агарков, будто встала на дыбы.

Все склубилось и смешалось.

Сейчас обстрел прекратится и штурмовые группы пойдут в атаку. Фрицы успеют вылезти из укрытий, откроют огонь.

Против каждой огневой точки противника поставили две, но подавить не удается, потери растут и растут.

Тут надо как-то по-другому.

В эту минуту к нему не пришла мысль, что по-другому будет делать он. Просто заторопился в свой блиндаж, в земляную промороженную нору. Осталось, должно быть, минут пятнадцать.

Землянка тесная, троим не повернуться. А сейчас порог нельзя переступить — набились впритык.

— Лишние, выходи! — скомандовал Михаил.

Тут же увидел комбата Веригина, в каске, с автоматом.

— Со мной собрались? — спросил Агарков. Ему сделалось вдруг досадно, что очень уж много бывает начальников. Сейчас потребуют, чтобы повторил задачу, накидают целую кучу предложений… А как сложится бой, никто не знает и знать не может. И поучать, проверять его незачем.

— Со мной, что ли? — переспросил Михаил. И снова, до нытья под ложечкой, почувствовал, как неохота ему уходить из этой вот холодной ямы.

— А ты, Миша, нахальный стал, — засмеялся капитан Веригин. — Гляжу, попусти тебя, станешь двери ногой отворять, — оборвал смех, указал головой за плечо: — Доложи командиру полка!

И на минуту все отлетело прочь. Остался командир полка. Вытянулся, рванул плечи:

— Товарищ полковник!

Крутой махнул рукой:

— Погоди, погоди… Ты сколько человек поведешь?

— Двадцать семь, товарищ полковник!

— А боеприпасы?

Михаил подтянул живот.

— Для хорошего боя до утра не хватит, товарищ полковник.

— Ну, ну… — Крутой качнул головой, погрозил: — Ночью стрелять надо меньше. Не тебя учить. Может случиться — переднюете, патроны на день берегите. Харчей дали?

Михаил Агарков переступил с ноги на ногу.

— Дали… Сказали — на двое суток. А какое там двое суток? Честное слово — раз досыта наесться.

— Ну, ну… — опять погрозил полковник Крутой. — На харчи жаловаться грех, к немцам идете. Опыт у тебя богатейший.

Михаил вздохнул:

— Нынче у немца не подхарчишься. Ежели застрянем, придется собственный опыт глодать.

— Ладно, — сказал Крутой, — с богом, — глянул направо, налево, — Анисимов что, не вернулся?

И голос Анисимова — испуганный, ломкий, как будто провинился и теперь спешит оправдаться:

— Как же? Доподлинно вернулся, товарищ полковник. Так что все в порядке, товарищ полковник. Дом, куда выходит этот самый лаз, доподлинно свободный. Только вот нечисто там…

— Как так нечисто?

— А так, что немцы в этот самый дом надвориться бегают. Потому как народ аккуратный, доподлинно порядок любит. Чтобы возле своих укрытий — боже упаси. Ночью, покель будем гужеваться, думаю, никто не придет. Ночью они на просторе́ садятся. Доподлинно две ночи слежу за ними: и как похлебку привозят, и как за водой бегают, дрова колют — все видел. Мерзнут они, товарищ полковник. Шинельки на них тоненькие, валенок нет…

— Я погляжу, ты жалостливый, — насмешливо прищурился капитан Веригин.

— А как же, — согласился Анисимов, — я дюже какой жалостливый. Поди, сами не рады теперь. Гляжу на них, думаю: дураки вы, дураки…

— А ты, Анисимов, себя пожалей. А то очень уж — как Иисус Христос…

— Себя — как же… Известное дело. Раз война, пришли незвано — изничтожать будем. Уж это доподлинно. А все равно, погляжу на них из близи… Обмяк фриц, запаршивел вовсе. Укатали мы его, одно слово. Я так считаю: с дорогой душой пошли бы они в плен, а прынц ихний не дозволяет.

— Гитлер не дозволяет, — авторитетно поправил кто-то.

Анисимов живо повернулся на голос, возразил поспешно:

— Гитлер далеко сидит. А прынц остается при них.

— Ладно, — сказал капитан Веригин, — мы эти принципиальности вышибем.

— Доподлинно так, — обрадованно согласился Анисимов. — К тому идет.