Пётр Селезнёв - Южный крест

Шмидт докладывал обстоятельно и четко: северный участок, западный, южный.. Русские атакуют непрерывно. Им хочется поскорее ликвидировать котел, чтобы освободить свои армии. Самый надежный участок обороны — в черте города, по Волге. Но и тут атакуют днем и ночью. Генерал фон Зейдлиц доносит: на отдельных участках русские вклинились в оборону. Генерал Зейдлиц не допускает угрозы прорыва, но малейший успех противник, несомненно, будет развивать. Из этого следует: снимать части с городского участка опасно.

Начальник штаба докладывал. Генерал Паулюс сидел неподвижно, понуро, смотрел на карту.

— За последние сутки самолеты доставили только четверть необходимых грузов. Горючего нет.

Паулюс поднял голову:

— Как, совсем?

— Запас горючего взят на строгий учет. В случае прорыва, если мы пойдем навстречу деблокирующей группировке, его хватит и на тридцать километров пути.

Паулюс качнул головой, скорбные складки у рта потянулись книзу. Хотел выговорить слово… Но не выговорил. Шмидт понял, о чем хотел спросить и не спросил командующий. Вынул из папки бумагу, с какой-то особой аккуратностью, почти опасливо, положил на стол. Пододвинул… Паулюс увидел подпись, зажмурился. Вот уже третий день ждет ответ на свой запрос о том, чтобы прорвать кольцо изнутри, пойти навстречу Манштейну…

«Прорыв из котла исключен. Снабжение по воздуху обеспечено. Под командованием генерала Гота сосредоточивается новая армия для прорыва котла извне. Все дивизии, действующие на волжском и северном участках фронта, передаются под командование генерала фон Зейдлица.

Не может быть!

Лицо у генерала Паулюса худое, желтое, словно затрепала, изнурила его лихорадка; глаза тусклые, как будто вылиняли от электрического света, как будто смотрят и ничего не видят.

Что все это значит?

Гитлер оставлял за ним общее руководство… Но все равно половиной армии теперь будет командовать Зейдлиц.

Шмидт сказал:

— Любопытно. В истории вооруженных сил Германии ничего подобного не было.

Действительно… Как после этого поведет себя Зейдлиц? Вспыхнуло, опалило до боли в груди: Гитлер хочет, чтобы ослушались. Надеется на Зейдлица…

Шмидт сердито заключил:

— Гитлер хочет утихомирить старика.

Утихомирить? А может, наоборот: надеется, Зейдлиц возжаждет осуществить собственный план? Тогда — с Волги ушли вопреки приказу главного командования.

Фон Зейдлиц станет козлом отпущения.

Паулюс затянулся сигаретой, жадно глотнул табачного дыма:

— Что ж, посмотрим, как поведет себя фон Зейдлиц.

Шмидт улыбнулся тонко и язвительно:

— Многое будет зависеть от того, как поведут себя русские.

Русские сошли с ума, они атаковали днем и ночью. Поразительно: спят они или не спят? Генерал фон Зейдлиц громко негодовал:

— Азиаты! Должны бы радоваться передышке!.. Нет, вы только посмотрите, что они делают! Вы только посмотрите!

Генерал указывал на карте места вклинения русских, выкрикивал площадные ругательства, как последний гамбургский извозчик, вскакивал, пробегал из угла в угол, пинал сапогами стул.

— Они намерены держать меня как собаку на цепи! Вы понимаете? Они лишили меня возможности маневра! Я могу лишь гавкать.

Пятьдесят первый армейский корпус не выходил из боя. Усиливая ненадежные участки, затыкая многочисленные дыры в обороне, генерал Зейдлиц уже израсходовал все свои резервы, не мог маневрировать частями и подразделениями без опасения, что русские не прорвутся именно на том участке, который ослабил.

Русские вязали его по рукам и ногам.

— Господин Жердин ошибается! — кричал фон Зейдлиц и взмахивал кулаками. — Да, да! Я знаю, как дорого стоит держать меня в напряжении! Он выдохнется быстрее меня!

Генерал Зейдлиц хотел именно этого: чтобы русские выдохлись прежде. Нервничал и суетился потому, что каждый день промедления подводил шестую армию к черте…

Как ни плохо сейчас, с каждым днем будет еще хуже.

Генерал фон Зейдлиц метался в своем убежище. На минуту забывал про русских, про генерала Жердина, он видел Паулюса, фон Манштейна:

— Жалкие трусы! Они дрожат за собственную шкуру! У них не хватает мужества взять на себя ответственность. Трусы, трусы!

Точно вспомнив главное, останавливался, вскидывал голову, ловил ухом орудийные раскаты. Спрашивал:

— Сегодня — сколько градусов?

Генерала успокаивали:

— Русские атакуют силами семьдесят восьмой дивизии. До ледостава можно не опасаться.

— Не опасаться! — кричал фон Зейдлиц. — Я знаю русских, и я знаю командира семьдесят восьмой дивизии! Расчетливый, храбрый генерал…

Его поправляли:

— Полковник.

— Какая разница! Я ценю голову! Мы, немцы, перестали ценить голову, стремимся обменять мозги на сапоги! Для нас главным стало — хорошие сапоги! Полковник Добрынин угрожает разорвать нашу оборону… Мы стоим на краю пропасти и смиренно ждем, когда люди, у которых всего лишь новые сапоги, прикажут или позволят нам действовать решительно. Сами не можем, не смеем!

Садился за стол, дышал гневно и трудно: в окружении под Харьковом, в оборонительных боях на западном берегу Дона генерал Жердин всегда следовал букве приказа? А полковник Добрынин?..

Мужество русских изумляло.

Генерал фон Зейдлиц помнил пленного артиллерийского капитана, которого допрашивал лично: высокий, могучий, с прямым неуступчивым взглядом. Капитан был озлоблен своей неудачей, стоял, вольно отставив ногу в огромном кирзовом сапоге, придерживал раненую руку.

— Не трудитесь, генерал. Мне осталось хорошо умереть, и я сумею это сделать!

Генерал фон Зейдлиц тогда сказал:

— Мы все-таки попытаемся вас заставить. Мы обещаем…

Капитан шагнул вперед:

— Я командир Красной Армии и коммунист. Плевать я хотел на ваши угрозы и посулы!

Командира семьдесят восьмой дивизии он видел таким же сильным и неуступчивым. Генерал фон Зейдлиц стоит перед ним, вытянув руки по швам. И другие…

Гром и молния! Кто-кто, а он, генерал фон Зейдлиц, не доставит русским этого удовольствия. А под ложечкой, в самой середке, оборвалась наболевшая жилка… Как будто почуял, увидел на полтора месяца вперед. Тогда вместе с другими генералами он будет стоять под русскими автоматами, безоружный, беспомощный, жалкий. К тому времени в нем не останется уже ничего — ни твердости, ни веры. В нем сохранится желание взглянуть на полковника Добрынина. И он увидит его… Но это случится полтора месяца спустя, а сейчас генерал Зейдлиц ничего этого не знал. Лишь укололо нехорошее предчувствие. Полковника Добрынина вообразил удивительно точно. Не ошибся даже, с каким напряжением следит тот за ходом боя…