Пётр Селезнёв - Южный крест

— Слушать мою команду!

Мимо ползет раненый. Близко — протянуть руку — Михаил увидел мокрое лицо. То ли слезы, то ли пот… Гришка! Ведь это связной капитана Веригина. Семин Гришка! У него большие, насмерть перепуганные глаза, в них дрожат слезы. Ну да, лицо, мокрое от слез. Он хватает широко открытым ртом: наверно, ранен в грудь, и ему нечем дышать. Но вот Гришка поднял голову выше, сказал неожиданно чистым и спокойным голосом:

— Товарищ старший лейтенант… Они убили меня.

И уронил голову. Медленно вытянул руки, пощупал снег. Словно не верил еще, словно хотел убедиться… Старший лейтенант Агарков поднялся:

— Р-рота!

Чтобы убить его, чтобы Михаила Агаркова не стало, нужна была секунда. Для этого не требовалось времени. По всем вероятностям, его должны были убить. Но судьба опять улыбнулась Мишке. Иль пощадила его отвагу…

— За мно-ой!

Ему было все равно — убьют или не убьют… Он видел только развалины: камни казались кинжально острыми, торчали устрашающе и мрачно. Там бесновался пулеметный огонь. Мишка бежал прямо на него. А горло вдруг перехватило, дыхание оборвалось. С разбега, со всего размаха упал. Но нет: он метнул гранату и упал. Пополз, задыхаясь от бессилия. Ткнулся головой и замер, затих. Но это были короткие секунды. Мишка услышал свои автоматы, увидел опять подошвы сапог. Это были уже другие подошвы. Они заслонили все, Мишка перестал видеть даже огонь пулемета…

И нет уже пулемета. Лихарев скалится прямо в лицо:

— Овчаренко не боец — беременная баба в каске!

Земляной пол, каменные стены, оконные проемы.

Не дошли, остановились!..

Коблов бинтует ногу. Возле самого паха. Если в мякоть — ничего.

Автоматная перепалка, пулеметные очереди свалились в сторону. Оконные проемы были серые, мутные. Кого-то молча укрывали плащ-палаткой. Михаилу сунули цигарку:

— На, покури…

Лихарев? Михаил смотрит и не угадывает. Раз, другой глотнул табачного дыма. Вот, уже легче. Глаза опять застилает красным. Обмахнул рукой: ну да, кровь.

Не дошли…

Пулеметы били и справа, и слева, и где-то наверху… Автоматы, словно швейные машинки, выстукивали коротко, ровно, торопились то ли догнать, то ли остановить, сшибались в беглом говоре, захлебывались насмерть.

— А что Овчаренко? — спросил Михаил.

Но Лихарева рядом уже не было. И Коблов куда-то пропал. Огненные трассы, красноватые, Михаилу казалось — с дымком — неслись, нанизывали серые квадраты окон, не давали высунуться. А навстречу им — реденько… И трассы светлые, голубоватые, нестрашные. Что для немцев эти трассы?

Мишка поднимается и снова падает, прямо у самой стены, возле пролома. Огненные светляки над самой головой. Рядом стучит, захлебывается пулемет, кто-то кричит незнакомым голосом:

— Ленту давай!

Кто-то придушенно ругается, немощно, тоскливо стонет:

— Пакет… В кармане.

Тягучие огненные трассы с одной и с другой стороны липнут друг к другу, перед глазами занялась искряная шутиха, сквозь нее не протиснуться, ни пробиться.

До площади Павших Борцов, до универмага совсем близко. Но все-таки лучше — закрепиться. Ночью пустит разведчиков, а утром…

У Михаила Агаркова есть опыт… Надо закрепиться, подавить огонь. Однако опыт, умение ничего еще не значат. Потому что есть комбат Веригин и есть приказ. У комбата Веригина тоже есть опыт, и у командира полка. Но тоже — приказ. Все дело в том, что приказ можно выполнить по-разному. Тот, кто поднимается первым, старается найти, даже бессознательно, самое безопасное решение. Однако это решение не всегда бывает правильным. Тот, кто приказывает издали, не может дойти до каждого человека в отдельности: если его решение бывает и правильным в рамках поставленной задачи, оно влечет такие потери, которые, случается, стоят неизмеримо дороже достигнутой цели, а следовательно, тоже является неправильным.

Нет весов, на которых можно взвесить действия в бою. Есть задача и боевой приказ… Рассуждать начинают после, когда ничего уже нельзя исправить, когда не надо искать виноватых и правых. Потому что правы были все.

Бесспорно правыми остаются лишь мертвые.

— Вперед! Приказываю — вперед!

Словно ударили по голове.

— Вперед!

Кровавая пелена перед глазами пропала. Близко, вплотную увидел капитана Веригина.

— В атаку! Впере-ед!

Потом, через пятнадцать минут, старший лейтенант Агарков, как ни старался, не мог вспомнить ничего, что было вслед за этим приказом. Он лишь видел пистолет перед глазами.

— Почему остановились?

Мишка рванулся к Веригину:

— Стой!

Потом не мог поверить самому себе. Стараясь припомнить, не мог допустить, что велел остановиться командиру батальона.

— Я положу всю роту!

А в глаза холодно и мрачно глядел пистолет. И никто не знал, как правильно и как неправильно. Но комбат Веригин имеет право и власть… Михаил Агарков должен подчиниться. И умереть.

— В атаку!

Капитан Веригин поднялся во весь рост.

Старший лейтенант Агарков вскочил. Пропали земля и небо, пропало все. Не было ни каменной стены, ни пролома, ни свинцовой метели. И наплевать ему было — жить или умереть…

Остался лишь капитан Веригин.

И если бы в эту минуту спросили: жить ему, Михаилу Агаркову, иль капитану Веригину, без раздумий ответил бы: «Капитану Веригину!»

Но никто не спросил. И не было мыслей…

— Рр-рота-а!..

Он крикнул, подал команду во всю силу своих могучих легких, покрыл и словно бы приглушил на мгновение дробную побежку пулеметов. Шагнул в пролом, навстречу огненным трассам, и, словно оступился, словно сорвался с крутояра, полетел вниз головой. Не помнил, не знал, куда бежит, куда и зачем ползет. Не было немцев, жизни или смерти. Он хотел только догнать капитана Веригина. Видел истоптанный синий снег и комья черной земли, перепрыгивал, спотыкался через людей… Эти люди не шевелились — наверно, были мертвые.

Старший лейтенант Агарков падал, хватал ртом снег и землю и опять вскакивал, поднимался в сумасшедшей, бездумной ярости.

А по ногам — словно огромной дубиной, и нет человеческих сил удержаться…

Не осталось больше сил.

— Вперед!

Крикнул или только подумал? Может быть, команду подал кто-нибудь другой… Но — все равно — нету сил. И хорошо бы полежать еще. Одну минуту. Пока не будет команды.

А кто должен командовать?

Михаил понимает, что командовать должен сам. Однако нету сил. А может быть, никого не осталось, всех положили?

Капитан Веригин — где?

Старший лейтенант Агарков поднял голову, увидел все тот же истоптанный снег, все те же огненные трассы, каменные развалины… Это оттуда, из этих развалин, немцы метут пулеметами. Сколько до них — метров сто, не больше? Рядом ползет боец…