Пётр Селезнёв - Южный крест

— Куда?! — кричит Михаил.

Тот не отвечает, только мычит. Лицо в крови. А вон еще…

Старший лейтенант Агарков понимает, что атака захлебнулась, надо отходить. Он не хочет, он не может смириться с этим и чего-то ждет. Вон ползет еще один, легко и ловко, словно ящерица. Анисимов?

— Товарищ старший лейтенант. Приказ… командира полка…

Анисимов говорит с придыхом, ему не хватает воздуха.

— Приказано отходить! — и, словно испугавшись единственного слова, заторопился: — Доподлинно приказал вернуться на исходную!

В голове холодный сквозняк: кончено.

— Комбат Веригин жив?

— Не знаю, — тотчас отозвался Анисимов. — Савченко и Молоканов доподлинно убиты. У меня на глазах. Политрук Коблов жив.

— Он что, тоже ходил?

— А как же? — удивился Анисимов. — Доподлинно… Ускреблись мы, значит, а там командир полка. Меня, значит, — назад. Доподлинно, значит, вас разыскивать. Мол, вернуться на исходную.

Бой затихал, накрывала ночь. Только с немецкой стороны бил, словно ошалел, не мог остановиться крупнокалиберный пулемет. Прилетела, разорвалась мина. Потом сделалось тихо, даже пулемет замолчал. Редкие, неуступчивые бухали винтовочные выстрелы. Как будто не могли до конца успокоиться, словно хотели вернуться и доказать…

— Закурить и то не дали, — пожаловался Анисимов.

Михаил не понял:

— Кто не дал?

— Да все командир полка!

Кажется, только теперь Михаил Агарков пришел в себя: увидел вечернее небо и кем-то брошенную шинель. Проследил, как взвилась ракета. Долетела до самого верха, уронила каплю, другую… И погасла. Как не было.

Михаил пополз.

Коробка, из которой начали последнюю атаку, оказывается, рядом. Не верится даже. Уложили, как миленьких. И сейчас придется докладывать…

В каменной коробке тихо. Михаилу начинает казаться, что никого нет, что в роте остались только он да Анисимов. И не стреляют нигде. Ни единого выстрела. Михаил оглянулся: темно и тихо. Поблескивают цигарки, бойцы курят молча. Оно понятно… Рядом щелкнули зажигалкой. Вспыхнул, загорелся огонек. И Михаил увидел глаза. Он увидел не руки, не цигарку — глаза. Капитан Веригин? Темная, кровавая стежка из-под каски — до самого подбородка. И сумасшедшие глаза. Михаил подался вперед:

— Товарищ комбат…

Может, ошибся? Может, не Веригин?

— Товарищ комбат, — опять позвал Михаил.

— Это ты, Миша? — отозвался Веригин. Голос глухой, заледенелый, чужой. Как будто схватило, сковало грудь лютым морозом. — Это ты, Миша? — переспросил капитан Веригин измученно и безразлично. — А я — боялся… Думал — нету. Коблова видел, а тебя — нет. Выходит, поживем, — и завернул длинное ругательство.

В пролом влетел, ворвался ветер, кинул сухого колючего снега, дунул в самое ухо:

— У-у-у!..

— Ничего, — сказал Мишка, — утром покажем емину мать.

Послышались голоса бойцов, кто-то уронил, загремел котелком, кто-то нервно засмеялся, точно оправдывался, или пытался обличить…

И голос Шорина:

— Жрать нам дадут сегодня или не дадут? Анисимов, ты ведь доподлинно знаешь — дадут или не дадут?

И сразу все стало на прежнее место: надо только обойти расположение роты, сделать связь, пустить разведку… Может, никакого Паулюса… Утром говорили — сидит Паулюс. А сейчас, может, уже нет?

Рядом сказали:

— Паулюс не Паулюс — добивать надо.

Степенный голос ответил:

— Что касаемо до меня, не стал бы я валандаться. Надо, ребята, главную войну догонять, эти сами подохнут.

Михаил спросил:

— Гришка твой — знаешь?

Капитан Веригин шумно потянул воздух:

— Знаю.

Подошел боец, дохнул махорочным перегаром:

— Товарищ комбат, командир полка требует вас. И старшего лейтенанта Агаркова.

Капитан Веригин опять потянул воздух, но теперь по-другому, настороженно:

— Миша, ты понял? Сейчас будет вздрючка. Так сказать, на месте происшествия.

— А какое такое происшествие? — огрызнулся Михаил. — Просто война. Понимаешь, война еще не кончилась!

— Ха! — В потемках не было видно, но Михаил живо представил себе, как Веригин оскалился. — Сейчас ты объявишь это полковнику Крутому. Объяснишь в популярной форме.

— А что, думаешь, испугаюсь?

— Знаю, не испугаешься. Вот за это сейчас и получим, — поднялся, спросил в темноту: — Где он?

— Командир полка? Да тут, в подвале ждет.

— В каком подвале?

— Да тут… Немцы бункер сделали прямо в коробке.

Полковник Крутой сидел в шинели, в папахе, насупленный и строгий. На чистом лице шатался свет от керосиновой коптилки.

— Пофорсили? — спросил он, не меняя позы, не меняя выражения лица. И сам ответил: — Пофорсили.

Михаилу Агаркову показалось, что даже губы у него не шевельнулись.

— Я спрашиваю!..

Агарков и Веригин стояли навытяжку.

— Я спрашиваю! — повторил полковник Крутой.

Капитан Веригин шагнул вперед:

— Форсить мы перестали еще под Харьковом, товарищ гвардии полковник!

Лицо Крутого не шевельнулось. Лишь пальцы, что лежали на дощатом столе, заторопились, забарабанили в нервной спешке. И остановились. Было похоже, полковник Крутой на чем-то споткнулся.

— Сколько потеряли? — спросил он.

— Не знаю, — ответил капитан Веригин. — Вот командир роты тоже не знает.

— А я знаю! — громко и жестко сказал Крутой. — Когда мало думают, много теряют! В атаку, на кинжальный огонь пулеметов, в рост!.. На это нужна смелость, ничего не скажешь. Но кроме смелости еще и разумность должна быть! А у вас как в кино: раненый политрук не оставляет поле боя, своим примером вдохновляет бойцов!.. Командир батальона поднимается первым! — Повторил досадливо: — Кино!

— Если в кино показывают вот так, значит, показывают правильно.

Кто это, Коблов? Ну да, Коблов. Сидит в углу, в тени, раненую ногу вытянул. Боком сидит, неловко. Видать, рана донимает. А голос все такой же, не меняется, не гнется.

— Кино. — Полковник Крутой как будто не слышал Семена Коблова. — Я спрашиваю… всех троих.

Веригин почувствовал, как под самый кадык подвалило бешенство: не захлебнись атака, преодолей оборону, небось не спросил бы. Все были бы правы, все были бы молодцами. А теперь надо держать ответ…

Михаил Агарков незаметно толкнул локтем: тебе отвечать. И капитан Веригин толкнул Мишку: без тебя знаю.

— Батальон выполнял ваш приказ…

Капитан Веригин произнес эти слова негромко, устало и от того, казалось, безразлично. Нет, он не намерен ни укорять, ни обличать… Он всего лишь отвечает на вопрос. А полковник Крутой вскинул голову. Словно от удара:

— Я приказал — выйти к универмагу!

Капитан Веригин увидел вдруг морщинки на лице полковника Крутого, синие дуги под глазами и седину на висках. Впервые увидел седину. Лицо утомленное, усталое и как будто виноватое. А вот уже нет никакой виноватости. Брови насупленные, глаза строгие. Но капитан Веригин тоже не из ласковых. Шагнул вперед, уперся в край стола. Повторил с тихим бешенством: