Пётр Селезнёв - Южный крест

— Оно понятно. Жалко. Но если пойдем всяк по себе, немец враз приберет нас к рукам.

Мишке не хотелось, чтоб толковали… Вот образуется все — тогда… Он сам доложит. И рядите тогда, и судите. Шагнул в сторону, зыкнул сквозь зубы:

— Рр-разговоры!..

А через час случилось то, что Мишка Грехов видел в коротких тревожных снах. К болотистой речушке валили так густо и тесно, людей, машин, подвод было так много, что, если допустить, деревянный мост не выдержит, рухнет. На ближнем конце моста, поперек, стоял грузовик. В кузове трое автоматчиков и командир. Он взмахивал пистолетом, надувал на шее толстые жилы:

— Наза-ад! Приказ командующего — назад!

На петлицах «шпалы».

Мишка увидел начищенные до блеска сапоги и пшеничные волосы.

«Веригин!.. Капитан».

Приказал своим оставаться в строю, а сам начал пробиваться к мосту. И точно так же, как Веригин, приказывал, требовал:

— Назад! Приказ командующего!..

На подножке грузовика стоял тучный, краснолицый подполковник, тянулся кверху, тряс бумагой:

— Предписание штаба фронта!

— Назад! — кричал Веригин.

Мишка протиснулся наконец к машине, ближе к Веригину:

— Товарищ капитан, привел в ваше распоряжение взвод с двумя пулеметами и пушкой! Семьдесят шесть миллиметров.

Веригин не удивился, точно ждал появления своего помкомвзвода.

— Грехов! — Отмахнул пистолетом, словно отрезал всех от берега: — Очистить подходы к мосту!

Мишка почувствовал, как застряло в груди от радости: понял, что Харьковское кончилось.

Минутная стрелка дрогнула, сбочилась… Пошел третий час ночи. Сталин мягко шагал из угла в угол, из конца в конец своего просторного кабинета, смотрел прямо перед собой. Давно потухшая трубка лежала на зеленом сукне.

Был тот час, те минуты, когда Сталин оставался один. Начинался новый день второго года войны; через несколько часов ему будут докладывать наркомы и генералы, ученые и дипломаты. Они будут ждать его слова, его приказа.

Сталин умел слушать, сейчас надо было научиться отбирать единственно правильное. В тяжелом поражении под Харьковом Сталин винил только себя, потому что не сумел отобрать… И вот сейчас, в третьем часу ночи, оставшись наедине с самим собой, думал, что эту ошибку, как и многие другие, может исправить только солдат. Маршалы, генералы, наркомы лишь помогут ему.

Если не ошибутся еще…

Конечно, ошибки могут быть. Но ошибаться так, как ошиблись под Харьковом, нельзя.

Остановился, выколотил трубку, набил табаком.

Когда закурил он впервые? И когда начал курить трубку? Подумал, и в твердой, нежалостливой душе ворохнулось теплое, живое, потому что вспомнил родной Кавказ, низкий потолок в отцовском доме, синие горы, которые всегда были видны из окна, всю семью за обеденным столом… Вспомнил русскую девочку Машу, которая держала в худенькой ручке ячменную лепешку, смотрела на него, Иосифа, грустными, недетскими глазами.

Она жила неподалеку, эта русская девочка, заброшенная в кавказскую глухомань недоброй судьбой.

Неизвестно почему, но всю жизнь он время от времени вспоминал худенькие ручки и обиженные глаза.

Вот и сейчас вспомнил…

Сталин подошел к стратегической карте. Он был всего лишь человеком. Но ответственность, которую взвалила на него судьба, которую взвалил он сам, заставляла смотреть на войну, на весь мир не только собственными глазами, но и глазами своих и вражеских генералов, иногда — глазами комбатов, солдат, вдов и сирот.

Потому что отвечал за все.

Он видел ошибки, знал все возможности державы, видел замысел врага. Немцы наступали своим южным флангом, фронт изгибался на восток, к Дону и Волге. Не оставалось сомнения, что немцы наступают в трех основных направлениях: из района Орла и Курска — на Воронеж, из района Волчанска на Острогожск, в Крыму немцы освободили значительные силы и теперь, занимая богатейшие районы Южной Украины, стремятся к нижнему Дону, на Ростов… Не оставляло почти никакого сомнения, что северная группа немецких войск, достигнув Дона, повернет на юг, а южная — на север. Конечно, гитлеровское командование ставит целью не отодвинуть советские войска, а уничтожить. На очереди — Кавказ и Сталинград. Уничтожение армии облегчит немцам задачу овладеть Сталинградом и нефтеносными районами Кавказа.

Дальнейшее отступление равнозначно гибели. Надо выстоять и не потерять армию.

Сталин оторвался от карты, присел к столу. Минуту думал… Потом написал размашисто: «ПРИКАЗ…»

Надо сказать правду.

Твердой рукой, которая не умела быть ласковой, написал: «Ни шагу назад!..»

Писал, торопился, бросал на бумагу всему народу суровые слова. Такого никогда еще не писал и не говорил. Даже в мыслях не держал, что можно их сказать. Но сейчас опасность была настолько велика, что люди должны ахнуть. Не от крови и мук — от этих слов.

Перед ним встал генерал Жердин, вспомнил свои слова. О риске…

А можно ли обойтись без риска на войне, особенно на этой?

Опять подошел к карте. От Воронежа до Азовского моря восемьсот километров. Красными, кровяными огоньками вспыхнуло в глазах: Воронеж, Сталинград, Астрахань, Ростов…

Потерю нечем будет восполнить.

Сталин пыхнул трубкой, концом мундштука ткнул в излучину Волги.

Но подумал не о городе, который носил его имя. Он видел, знал, как мало тут железных дорог, почти нет шоссе, видел бездорожные версты, полупустынное безводье…

Было страшно отдать огромную территорию, допустить немцев до Кавказа. Но фронт удлинялся в пять раз, ближайшие коммуникации противника останутся далеко позади…

В глазах Сталина загорелась решимость.

Раздумчиво, тихо, словно не доверяя самому себе, не отваживаясь принять к исполнению свою собственную волю, произнес:

— Посмотрим, что скажут генштабисты.

Острие немецкого удара было нацелено на Сталинград. К середине июля советские войска были вынуждены отойти за Дон от Воронежа до Клетской и от Суровикино до Ростова. В излучине Дона сконцентрировались четыре советские армии. Пятьдесят седьмая формировалась в Сталинграде.

В городе было душно и пыльно. Акации и клены стояли серые, поникшие, заводской дым стелился над самыми крышами. Волга у берегов текла мазутная, Мамаев курган высился большой, заросший бурьяном, порыжелый, опаленный нестерпимо горячим солнцем. Гремели трамваи, на железнодорожных путях, у вокзала, охрипло кричали паровозы, лязгали буфера; по улицам, по булыжным мостовым бухали единым шагом стрелковые батальоны, а в полинялом ситцевом небе подвывали истребители. Заводы дышали надсадно и трудно, временами казалось, что нестерпимый зной идет от закоптелых цехов, над которыми по ночам шаталось красное зарево.