Пётр Селезнёв - Южный крест

Когда остановились передохнуть, один из бойцов, глядя вслед «юнкерсам», сказал:

— Похоже, с флангов заходит. Повадился паразит за ж… хватать.

— А что ж, — сердито засопел другой, — он с расчетом воюет. А мы знай прем на бугая, покель в лоб не саданут.

Перед закатом соединились с группой в тридцать человек. Солдаты несли на руках раненого артиллерийского капитана. Тот не открывал глаз, не разговаривал, временами легонько стонал. Две косматые лошаденки тащили противотанковую пушку, на подводе везли снаряды. По бокам шли раненые, держались за деревянный короб. Шли без всякого строя, не зная куда. Еще утром какой-то майор сказал им, чтобы шли на Нижнюю Дуванку. А где эта Дуванка, никто не знал.

Мишка поискал, кому бы доложить. За бричкой шел раненный в голову старшина. Тот махнул рукой:

— Придется тебе вести. Я, сам видишь, никакой.

Мишка ответил:

— Есть!

Остановил людей, построил, разбил на две группы, назначил командиров.

Бойцы видели, как неумело он все это делает, но подчинялись безоговорочно. Понимали: кто-то должен командовать.

Свернули, вышли на большак. Мишка рассудил, что ночью немецких самолетов не будет, пойдут ходко.

Когда смерклось, большак загомонил, ожил, затеснотился, словно и люди, и машины, и подводы — все, что могло двигаться, с наступлением темноты ринулось вперед, и, как река в половодье вбирает в себя малые, иногда невидимые ручьи, так и большая торная дорога разбухла, зашумела людскими голосами, загремела колесами… По дороге и по обочине шли танки, тягачи, пушки. Стремительный поток машин и людей иногда останавливался, раздавался вширь — дальше ходу не было. Ржали, бились в оглоблях кони, кто-то охрипшим, осатанелым голосом грозился расстрелять негодяя; кто-то бежал вдоль запруженной дороги, звал майора Виденеева…

— Майор Виденеев! Где майор Виденеев?

А впереди тронулись, опять загремели колеса, и майор Виденеев сделался ненужным…

Мишка Грехов радовался, что теперь не одинок, теперь — вместе со всеми. Но брала досада: столько войск, такая сила отступает. Чай, немец не железный — валится на землю как миленький. Надуться бы еще немного…

Мишка досадовал, мысленно начинал искать виноватого, что отступают, что все получается нескладно…

Досадовал, злился, что какой-то немец гонит, все гонит его, Мишку Грехова… Разве мало навалял он этих фрицев? Ого сколько! Да и каждый боец… И командиры… Что, плохие командиры? Да таких, как старший лейтенант Веригин, у Гитлера ни одного нет! А полковник Добрынин?.. Командующий армией, генерал — в окопах, на плацдарме…

Однако виноватый, по его мнению, был. Как же — войну встретили в драных штанах, теперь латай на бегу.

Мишка шагал в тесном изломанном строю и, кого-то сердито оправдывая, думал: «Ничего, залатаем».

Шли всю ночь, без привала. Два раза немцы вешали «фонари», однако не стреляли и не бомбили. Должно быть, разведка. Когда стало светать, Мишка заметил, что на дороге сделалось просторнее. Увидел, что машины и пехотные колонны сворачивают на проселки.

Мишка решил идти прямо.

На восходе солнца вошли в деревню. В ней уцелели только три избы да силосная башня. Мертво торчали печные трубы, пахло дымом, золой, перегорелым кирпичом. Тоскливо и длинно выла собака. Голосила, навзрыд плакала женщина.

У колодца стоял седой тощий старик в изорванных портках распояской, черпал и черпал воду, лил в деревянную колоду.

— Пейте, ребятушки, пейте, — повторял он шепотом и глядел перед собой линялыми глазами.

Солдаты пили, садились тут же. Многие засыпали. Артиллерийский капитан умер, не приходя в сознание. Семен Коблов, а с ним еще двое, стали копать могилу. Старик сказал:

— Возля школы поглядите, возля школы.

Никакой школы уже не было, а старик повторял:

— Возля школы…

И солдаты, что были потверже, пошли.

На земле, на припорошенной пеплом траве, лежали убитые. Их было много: деревенские женщины, старые и совсем еще молодые, детишки и старики. И только один — не старый, мужчина в белой окровавленной рубашке, в брезентовых полуботинках. Убитые лежали тесным рядком, словно прижимались друг к другу, словно и после смерти хотели остаться односельчанами, добрыми соседями. Лежала девочка с голубыми тряпочками в косичках; младенец, у которого было разбито личико, вцепился в шею матери… А у матери волосы слиплись, ссохлись от крови, глаз не видно…

Кучи угольев дымили, выла собака, а солдаты шли через пепелище, мимо убитых, обессиленно и понуро. Многие воротили головы назад, потом поправляли на плече винтовку, шагали дальше.

Может, их семьи лежат вот так же…

Солдаты шли и шли. Мишка Грехов шел и Семен Коблов… И старший лейтенант Веригин, и младший лейтенант Агарков. И Жердин остался жив, и полковник Добрынин… Но не все солдаты знали о своих командирах, а те в свою очередь думали в тот день, как много потеряли, что потери невосполнимы. Однако многие из тех, на кого успели накинуть плат вечной славы, шагали по дорогам и бездорожно, кое-где натыкались на разведку, на вражеские передовые отряды, занимали круговую оборону, отбивались. И опять шли. День за днем, день за днем. Не знали, да и не могли знать, что немецкая шестая армия наступала на Острогожск, что появилось Воронежское направление, что создалась угроза выхода противника к Дону.

Мишка Грехов вел все тех же бойцов и знал только, что доведет, не позволит разойтись, разбрестись. Будут еще воевать. И погонят фрица. Сейчас он вел свой отряд на Мостки, но подлетел на легковушке какой-то майор и сказал, что в Мостках видели немцев.

За последние две недели Мишка научился никому не верить и сказал, что поведет бойцов все-таки на Мостки и что, если встретят противника, примут бой.

Майор уехал, а боец, который все дни кого-то ругал, заявил, что не пойдет на Мостки, что идти надо южнее, нынче утром местный житель сказал ему, будто под Новой Астраханью много наших войск, там роют окопы и готовятся дать немцам большое сражение. Мишка сказал:

— Пойдешь вместе со всеми.

— А вот не пойду! Тебе майор объяснил! Русским языком…

— Куда все, туда и ты пойдешь. — Мишка оглядел колонну, негромко скомандовал: — Подравняйсь.

Боец решил:

— Вы как хотите, а я — как знаю.

Поправил на плече винтовку и пошел.

— Наза-ад! — крикнул Мишка.

Боец не оглянулся.

— Назад — стрелять буду!

Боец обернулся, погрозил кулаком:

— Я те стрельну, зараза!

Мишка вскинул автомат и дал короткую очередь.

Велел Коблову забрать у бойца винтовку и документы, пошел впереди колонны, по-стариковски сутуло, думая, что, если не осудят его, не расстреляют, никогда не забудет этого бойца, эту очередь…

В строю заговорили:

— Жалко. Пропал человек не за понюх табаку.