Пётр Селезнёв - Южный крест

Близко разорвался снаряд. Не было уже ни пулемета, ни второго номера. Солдаты бежали, падали… Мишка тоже упал, обхватил кого-то руками… Горячая вспышка метнулась по земле, мгновенно осветила множество людей, кинула их, точно слизнула огненным языком…

Горели машины, танки, люди. Пожары занимались, вспыхивали все гуще, злее, степь подымалась и падала…

Все горело, все ломалось. А люди, ослепленные огнем и яростью, все бежали и бежали.

— Впере-ед!..

При новой вспышке Грехов угадал полковника Добрынина. Тот бежал с винтовкой наперевес, и Мишка решил, что главное — не отставать. Он был безоружен, но не знал этого; падал, подымался и опять бежал…

Только бы не отстать.

Потом полковника Добрынина заслонили другие люди: они то сбивались в огромную толпу, то неведомая сила несла их врозь, и опять, подчиняясь чьей-то воле, солдаты бросались на огненную метель, на ослепительные трассы немецких пулеметов, на сумасшедшие сполохи батарей.

Мишка Грехов бежал словно в агонии. Рядом с ним кричали и стреляли. Он тоже кричал, схватил чью-то винтовку и тоже стал стрелять… Потом ссыпались куда-то вниз, там сделалось тесно, Мишка увидел чужие каски, чужие автоматы… Люди сбились в кучу. Мишка слышал вопли, стоны…

И яростное, ненавидящее:

— Кр-руши!..

При вспышке огня Мишка опять увидел полковника Добрынина, без каски, теперь с пистолетом в руке. Увидел страшные глаза комдива, захлебнулся яростью:

— Бе-ей!..

А потом все осталось позади. Точно бред, точно страшный сон. Там, позади, еще клокотало, а тут, рядом, никто не стрелял, было черно и пусто. Кто-то шел, опираясь на винтовку, стонал, кого-то вели под руки…

Мишку спросили:

— Какого полка?

Он не ответил. Шел и не знал куда. Точно слепой. И ни о чем не думал. Он уже не мог думать. Если б ему сказали, что сейчас в него станут стрелять и убьют — не прибавил бы шагу. Потому что не было сил. Потому что все равно.

Шел и час, и два… Потом опустился на землю, головой в конскую гриву. Он и остановился-то потому, что наткнулся на убитую лошадь. И уж не мог ни обойти, ни перешагнуть…

Когда очнулся, светало. Возле перевернутой брички в обнимку лежали двое убитых. Мишка постоял над ними, потом растащил, рознял, вынул документы. Одни были завернуты в газетку, другие перевязаны шнурком от ботинка. Мишка положил документы в карман, подобрал автомат, отер ствол рукавом. Диск был пустой. Мишка набил его патронами из чужого подсумка, поискал, пошарил кругом, но съестного не нашел.

Из-за бугра показалось солнце.

Кругом было ровно и зелено, а в лощине, где трава росла особенно густо, чернел сгоревший немецкий танк. Стороной, бездорожьем громыхала полуторка… Мишка стал махать рукой, но машина не остановилась, и он пошел, надеясь набрести на своих. Артелем будет веселее.

Сзади опять начали бить пушки. Михаил услышал рев самолетов, оглянулся и увидел, как они строятся в боевой порядок для бомбежки. Первый, а за ним второй повалились на крыло. Ухнули бомбы, поднялся черный дым, и Мишка удивился, что немцы еще бомбят кого-то. Внезапно ощутил легкость и радость, что — жив, идет… Ему было сейчас хорошо даже оттого, что нестерпимо хотел есть.

Туда, где бомбили, пронеслась тройка наших истребителей, и Мишка громко, ликующе засмеялся, словно эти три самолета могли выместить всю его злобу и боль. Остановился, проводил их взглядом. Видел, как истребители взмыли выше, сцепились с «мессерами», закружились… В ту же минуту один задымил, полетел вниз.

— Эх!.. — Мишка зажмурился. Плюнул и длинно выругался.

Он не знал, немец упал, свой ли… За эти дни пережил так много страшного, так много видел смертей, что был уверен: сбили нашего.

Надвинул каску на самые глаза, понуро пошел дальше. А куда — не знал.

Сзади по-прежнему гудело. Этот гул заходил стороной, удлинялся, и Мишке начало казаться, что немцы опять обходят, теперь уж его одного… Пролетали самолеты, немецкие и свои, не бомбили, не стреляли, словно спешили куда-то по большому важному делу.

Мишка перестал глядеть вверх.

Ему вдруг сделалось страшно: сзади бой и в стороне бой, товарищи его стоят, а он — идет, не раненый, не больной… Вон убитый и вон убитый… Лежат, сложили головы, а он, Мишка Грехов, живой. Спешит, торопится дальше от фронта…

Он видел изрытую землю, сгоревшие машины, разбитые пушки, но не видел ни одного живого человека.

Неужто продрал?..

Остановился. Потом решительно повернул назад. В это время из лощины вылетел мотоцикл, вел его боец с забинтованной головой. Сзади, судя по сапогам и галифе, сидел командир. В коляске — еще… У этого голова висела безжизненно, рука болталась возле колеса. Командир обернулся к Мишке:

— Куда? — назад!

А где зад и где перед?..

Мотоцикл подбросило, мотнуло из стороны в сторону, и через минуту он пропал.

Ничего не понимая, спотыкаясь, Мишка пошел на восток. Вспомнил — говорили про Сватово. Но где это Сватово, не знал. И что будет там, тоже не знал.

Вскоре увидел пятерых бойцов: трое лежали, а двое стояли на коленях и резали, делили буханку черного хлеба. Мишка с надеждой подумал, что, может, и ему дадут…

Подошел поближе, окликнул:

— Эй!

Трое вскочили. Двое, что резали хлеб, тоже поднялись. Не торопясь разобрали винтовки. Мишка подумал: «Не дадут». И еще подумал: «Зато не один теперь». И оттого, что обрадовался, подошел быстро; получилось, будто заторопился обличить, схватить с поличным. Не сразу понял, зачем солдаты выстроились. А тот, что оказался с краю, сделал шаг вперед: рука под козырек, большой, насупленный, с черным каменным лицом.

— Разрешите доложить… Рядовые семьдесят восьмой дивизии. Вышли из окружения. Идем на соединение со своей частью. Старший по команде рядовой Коблов!

Только теперь Мишка понял, что докладывают ему. Потому что на петлицах у него треугольники.

— Будут приказания, товарищ помкомвзвода?

Вот тебе раз…

Мишка вспомнил солдата: стрелял из пушки по танкам.

— Кто командир дивизии? — строго спросил Мишка и сам удивился своему голосу.

— Командир семьдесят восьмой стрелковой дивизии — полковник Добрынин, — и снова спросил: — Будут приказания, товарищ помкомвзвода?

— Идем на Сватово! — начальственно сказал Мишка.

Они двинулись гуськом. С Мишкой поравнялся Коблов, тихо спросил:

— Ты ведь из роты старшего лейтенанта Веригина? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — Дойти бы к ночи до Северского Донца…

Мишка сказал:

— Дойдем.

Коблов покашлял:

— Надоело: версту вперед, сто верст — назад.

Мишка опять успокоил:

— Ничего.

— Мы-то идем, — согласился Коблов. — А вот что остались в окружении…

Сзади погромыхивало, ни ближе, ни дальше, точно немцы попугивали, подгоняли, а в стороне, очень далеко, возник, вырос непонятный шум. Туда девятками летели немецкие бомбардировщики.