Пётр Селезнёв - Южный крест

— Правда? — удивился Агарков. — Вот здорово! — Скажи… Если доведется увидеть — спрошу самого. Не верите? Честное слово, спрошу.

Веригин сказал:

— Это я точно знаю.

Они пошли по окопам, плечо к плечу, спотыкаясь, перешагивая через людей. То ли это были мертвые, то ли живые… Шли молча. О чем говорить, не знали. Да и не хотели.

Рядом блеснул светлячок цигарки, и — тихий со вздохом голос:

— Ты пожуй сухарик. И еще огонек…

Сверху посыпалась земля, в окоп свалился солдат. Послышался громкий, с придыхом, шепот:

— Товарищ комвзвода…

Веригин почувствовал плечом, как Михаил Агарков шатнулся:

— Это ты, Ганюшкин?

— Так что фрицы ужинают, товарищ комвзвода. Посудой гремят, смеются. Не похоже, чтоб полезли на ночь глядя.

— Вот, доложи командиру роты.

И солдат, как видно одинаковых лет со своим командиром, повторил все слово в слово. Помолчал, помялся. Потом покашлял, опасливо и нерешительно:

— За ихними окопами, далеко, моторы гудят. Должно, танки…

— Может, и танки, — безразлично сказал командир взвода. — Утром увидим.

Веригин мысленно согласился: танки.

Только встречать их некому и нечем. Если только пополнят к утру…

Когда вернулись, Мишка Грехов спал. Веригин пошарил возле него, нашел фляжку, отвинтил, протянул младшему лейтенанту:

— Выпей.

Тот опять отнекнулся. И, как видно смущаясь, признался:

— Я только один раз пил. Позавчера. Выдали всем, я и выпил. Да нет, на выпускном еще… Ребята в училище пили, а я нет. Знаете, не идет она мне.

Последние слова произнес серьезно, даже сердито, но получилось смешно. В другой раз Андрей Веригин рассмеялся бы. Но в другое время, в другой обстановке, наверно, не сложился бы такой разговор…

Все-таки Михаил взял фляжку.

— Я возле цирка жил. Зимой каждый день французскую борьбу смотреть ходили. Яна-цыгана, Циклопа… Наша соседка билетершей работала, без билета пускала. На другие представления не ходил, а на борьбу — обязательно. Цирк у нас на Тракторном замечательный, купол — во! — Агарков поднял руки — показал, какой огромный в Сталинграде цирк.

«Мальчишка, — с нахлынувшей нежностью подумал Веригин. — Совсем мальчишка». Захотелось чем-нибудь порадовать его. Сказал:

— Я был в Сталинграде, видел.

— Да ну? — изумился Агарков. — По-моему, такого цирка во всем Союзе нет.

— Может, и нет, — согласился Веригин и спросил: — Легче, выпил-то?

— Правда, легче, — сказал Агарков и тихо засмеялся.

— Ты ляг, усни, а я пройду по расположению. Потом разбужу.

— Ладно, — согласился младший лейтенант. — Может, и усну…

Веригин покопался в карманах, закурил. Глотал махорочный дым, глядел вверх, на редкие синие ракеты. Где-то недалеко прерывисто гудел «кукурузник», потом затих, и тут же послышались взрывы гранат — кучно и слабенько… Веригин опять уловил гул самолета… В ту же минуту с немецкой стороны заторопились зенитки.

«А у нас и противовоздушного нет ничего», — тоскливо подумал Андрей. Бросил окурок, затоптал. Нагнулся, позвал:

— Агарков…

Тот не ответил. Веригин опустился на колени, зажег спичку: младший лейтенант спал, прислонившись головой к Мишке Грехову; лицо совсем детское, выпачканное кровью. А плечи широкие, сильные и сапоги — огромные… «Не убьют — богатырь будет, — подумал Андрей. И твердо решил: — Не убьют».

Поднялся и опять закурил. Услышал царапанье ложки о котелок и давешний голос:

— Возьми сухарик. Только обдуй.

С немецкой стороны доносился гул танковых моторов. То затихнет, то опять — совсем уже явственно… «Выводят на исходную, — подумал Андрей. — Ну что ж, встретим». А как и чем — сейчас не подумал. Что из того — подумает иль не подумает старший лейтенант Веригин? Командир роты, он для того, чтобы первому подняться навстречу смерти. И чтоб не уйти, не бросить окоп, если приказано стоять.

Только и всего.

Вокруг стола, над картой, стояли Жердин, Добрынин, Суровцев и начальник артиллерии — маленький, шарообразный полков-пик с небритым насупленным лицом. Он сказал:

— Снарядов — по одному боекомплекту, товарищ командующий.

Суровцев бросил на карту красный карандаш:

— Я не вижу смысла. — Развязал шарф, выпростал жилистую шею, мельком глянул на Добрынина, точно спрашивал позволения, и — прямо, в упор — на генерала Жердина: — Где, куда девались подвижные соединения? Сегодняшний день показал, что мы упустили момент. О наступлении не может быть речи. Противник наносит танковый удар из района Славянск — Краматорск вдоль Северского Донца на северо-запад, — взял карандаш, поискал на карте. — На севере, из района Волчанска, противник тоже повел наступление… Намечается гигантский мешок. Война только начинается, главное, что мы должны, — это сохранить свои силы. Мое мнение — начать немедленный отход.

Отступил на шаг, подался в тень.

Начальник артиллерии снял фуражку, опасливо приложил руку к бритой голове:

— Да вы что?.. До Харькова двадцать километров. Еще одно усилие… На главном направлении за ночь соберу всю артиллерию. Красноармейцы сделают невозможное…

Добрынин повернулся к нему решительно:

— Они уже сделали… А мы?.. — Проглотил удушливый комок, прибавил поспешно: — Я присоединяюсь к мнению начальника штаба.

Генерал Жердин шевельнул тяжелым подбородком:

— Разговоры об отходе запрещаю! Если фронт не создаст предпосылки для продолжения наступления — тогда… Всю ответственность возьму на себя… Но пока — надеюсь. — Огляделся, сказал тихо: — Не вижу комиссара дивизии.

Добрынин ответил, не подымая головы:

— С вечера — в триста тринадцатом полку.

— Он что же, в знак протеста?..

— Триста тринадцатый полк стоит на танкоопасном направлении, товарищ командующий.

Наверху, за тремя накатами, было тихо. Огонек в снарядной гильзе потрескивал, коптил, командиры вокруг стола молчали. Было слышно, как часто дышит подполковник Суровцев.

— До полуночи проверить тыловые службы, — и Жердин надел фуражку. — Всех, способных держать винтовку, — на передовую. Машины надежно укрыть, заправить бензином. Шоферов не трогать.

Из блиндажа выходили молча. Кивали, поспешно кидали ладонь под козырек. Смотрели строго… В глазах не было несогласия, была только готовность, но именно эта готовность подчеркивала внутренний протест… Они готовы были умереть, но своей готовностью словно призывали командующего к решительности и разумности.

Ну да, так и есть.

Под самую ложечку ткнули острым и холодным. Боль ударила в голову, генералу Жердину захотелось расстегнуть верхнюю пуговицу…

Штаб армии разместился рядом со штабом семьдесят восьмой дивизии, полковнику Добрынину уходить было некуда. Смотрел на командующего прямо и смело. А генерал Жердин молчал. Знал, что Добрынин сейчас заговорит. И тот заговорил: