Пётр Селезнёв - Южный крест

Генерал Жердин увидел длинные залысины на голове полковника, тонкую жилистую шею и хрящеватый нос, впалую грудь и воспаленные веки… Мысленно отметил: «Он прав. Абсолютно». Негромко, не скрывая сожаления, сказал:

— Как следует мы с вами так и не познакомились.

Словно подчеркнул, что теперь уже некогда.

Полковник Суровцев поднял седую голову:

— Если вы примете мое предложение, у нас останется реальный шанс. В противном случае потеряно будет все.

Жердин переждал минуту, словно хотел что-то услышать, уловить в грохоте за дубовым накатом, присел к столу:

— Я слушаю вас, Григорий Ильич.

Над черной августовской степью, над белеными мазанками хутора висела ущербная луна. Ветер тянул горячий, душный, приносил запах гари, бензина и неведомых трав.

Война везде пахнет одинаково. Но тут, в России, к привычным запахам было примешано непонятное и оттого страшное. Мало кто из немцев понимал, где, в чем кроется это страшное, но, чем дольше шла война, чем больших успехов добивалась Германия, тем ощутимее становился этот страх. Однако успехи, которых не знавали раньше, были сильнее испуга.

Генерал Паулюс вышел прогуляться. Подышать. Его сопровождали трое.

Генерал смотрел на беленые домики, видел темный куст в палисаднике… На густо-синем небе угадывались антенны армейской радиостанции. Неподалеку работал, монотонно стучал движок — подавал электричество. Но света — ни в одном окне. На улице — ни единого человека. Командующий знал, что люди из личной охраны бдительно оберегают каждый шаг его, а на дорогах и тропах, которые ведут к штабу армии, несет бессонную службу полевая жандармерия…

Ночь выдалась тихая, командующий был спокоен.

Русские в этот день устояли опять. Но тем хуже для них — лишний день самоуничтожения. Их стойкости можно позавидовать, ее можно поставить в пример, но, помноженная на бессмысленное упрямство, она ведет к погибели. Чего нет у русских — это гибкости. На плацдарме их солдаты вполне доказали способность храбро умирать, но генерал Жердин не сумел найти правильный ход.

Завтра все будет кончено.

Паулюс был спокоен. А в глубине души нет-нет да и шевельнется опаска… И не потому, что предстояло форсировать Дон и брать город, который носит имя Сталина… Просто виноват фон Виттерсгейм. Однако почему виноват? Ведь и самого грызут сомнения…

Расстегнул ворот кителя. Сейчас он мог позволить себе такую вольность, такое удовольствие.

Трое смотрели на командующего молча. Начальник штаба Артур Шмидт жаждал неудачной фразы Паулюса, генерал фон Виттерсгейм все больше тревожился, ни во что не верил и уже ничего не ждал… Полковник Вильгельм Адам был готов и поправить, и поддержать, и примирить…

Светила луна. Было тихо. Пришла неожиданная мысль, что он, Фридрих Паулюс, создан для тишины. Не для мира — для войны в тишине. Командовать армией должен другой.

Паулюс еще верил, что сможет, сумеет, но ощущение близкого и неотвратимого заставляло сомневаться. С выходом на Волгу и на Кавказ фронт от Воронежа до Каспийского моря удлинялся в пять раз. Главный источник снабжения — в трех тысячах километров. Русским останется решить школьную задачу. Если они располагают еще резервами…

Дальше думать не хотелось. Дальше было страшно. Чтобы отогнать тягостные мысли, Паулюс сказал:

— Надеюсь, не позднее завтрашнего дня с дивизиями генерала Жердина будет покончено.

— Меня заботит другое, — поспешно отозвался фон Виттерсгейм. — Каковы потенциальные возможности Германии и России?..

— Вас пугают наши успехи? — спросил Артур Шмидт.

— Я боюсь. Не понимаю и боюсь.

Генерал фон Виттерсгейм многого не понимал в гитлеровской военной стратегии, потому что многое противоречило здравому смыслу. Но блестящие и почти бескровные победы, которых еще не знавала история, долго заставляли не верить самому себе. Война против Советской России явилась логическим следствием покорения Западной Европы, однако не могла не всколыхнуть невольного опасения: Германия перешагнула тот рубеж, за которым уже не было видно конечной цели. Вернее, конечная цель становилась такой далекой, почти иллюзорной, что увидеть, схватить ее трезвым, пусть даже самым оптимистическим, умом было невозможно.

Конечно, кое-кто питал и поддерживал себя красивым самообманом, но у всякого начала есть конец. Хорошо стремиться к финишу, когда он виден, когда оптимизм покоится на твердом расчете, когда цель математически ощутима…

За тринадцать месяцев войны с Россией был достигнут огромный успех. Это наливало Германию великой гордостью. Но конца не было видно, и в сознание каждого мыслящего человека западала тревога. Потому что успехи в России не давали победы. Наоборот, чем больше успехов добивалась немецкая армия, тем дальше отступала победная развязка. Она терялась в далеком далеке, и дело было не в огромной территории, которую трудно пройти даже маршем, а в чем-то ином, сложном и непонятном, что не входило в расчеты гитлеровской военной стратегии.

Но что же это, что?..

Об этом и думал генерал фон Виттерсгейм.

Было бы величайшей ошибкой считать, что никто из высокопоставленных немцев не видел проглянувшего поражения. Просто одни боялись в этом признаться, другие слепо верили в талант Гитлера.

Генералы, дипломаты и вообще люди, занимавшие высокие посты в правительстве Гитлера, не могли не понимать, что война с Польшей, Бельгией, Францией и война с Россией — не одно и то же. Понимали, но отступиться не хотели. Они глушили в себе опасения, видели и лелеяли только то, что питало нездоровое, горячечное воображение. К тому же война зашла так далеко, что никто из гитлеровской верхушки не мог ничего изменить, если б даже совершенно четко осознал, понял истинное положение вещей и предугадал размеры недалекой катастрофы. Не мог бы ничего изменить сам Гитлер, потому что колесо войны, брошенное им под гору, катилось все быстрее, остановить его было невозможно.

Случается и так: знают, что на пути глухая неподатливая стена, о которую колесо расшибется, но отступиться не хотят — смотрят и восторгаются мелькающими спицами, сверкающей железной ошиновкой…

Колесо катилось. Мелькали танковые траки… Залитая пропагандистской ложью, Германия торжествовала. Генералы вели войска уверенно, а сомнения, опасливость, которые, несмотря ни на что, многих коснулись, были заслонены неслыханными успехами. Эти успехи были искусно вправлены в постоянно действующий пропагандистский спектакль, поставленный настолько широко и, надо признать, настолько талантливо, что сами постановщики верили в него искренне, а перепуганный мир боялся дышать.