Пётр Селезнёв - Южный крест

Колесо катилось. Все шло так, как должно было идти.

В больших исторических процессах не видят малых деталей, отдельных эпизодов, отдельных людей, которые являются просто людьми, которых называют маленькими и которые, по мнению людей больших, не решают ничего. Их не видят, потому что в трагическом смещении событий увидеть их невозможно. Значение каждого человека в отдельности становится понятным позже. И редко, очень редко случается, что человек, волей судьбы иль обстоятельства поставленный над другими, поймет силу и значение отдельного человека. Но только лишь понять — недостаточно. Надо ему довериться. И этот маленький человек сделает невозможное возможным, он совершит чудо. Но для этого маленький человек должен постичь умом и сердцем свое значение и свою силу. Свою величину. Свое величие. Он должен знать и понимать того, кто ему доверил. Должен почувствовать свое единение с ним… И тогда маленький человек, сообщество этих людей, именуемое народом, становится той стеной, о которую разбиваются железные колеса.

Генерал фон Виттерсгейм, наверно, понимал больше других… Он боялся. Но боялся только стратегической ошибки. Мысль о том, что нельзя победить народ, к нему не приходила. Это было выше его понимания.

— Странно, — сказал Шмидт. — У вас какие-то странные мысли. На войне никто не боится своих успехов.

— Я боюсь, — повторил фон Виттерсгейм. — Чем ближе к Дону, к Волге, тем страшнее. Иногда я вижу тень могильного креста…

При лунном свете лицо его казалось печальным, словно поражением грозил даже голос начальника штаба.

Если б сомневался другой… Но генерал фон Виттерсгейм был из тех, кто умел думать и не поддаваться вздорности политических авторитетов.

То пропадала, то вновь наплывала далекая артиллерийская канонада: железными клещами танковых и пехотных дивизий немцы сжимали русских на плацдарме. В ночном небе пролетали самолеты… Это были германские самолеты. И все было так неплохо… Каждого ждал легкий ужин и хорошая постель, а утром наверняка можно будет доложить, что дивизии генерала Жердина уничтожены. Это будет настоящая победа. Она достается дорогой ценой, но результаты оправдают потери. Советское командование выиграло несколько суток, но потеряло армию…

Генерал Паулюс внушал себе, что русские терпят поражение. Чтобы заглушить свою тревогу: успех не сулил победы. Генерал фон Виттерсгейм такого же мнения. Что касается Шмидта… Паулюс никак не может понять, где кончается у начальника штаба ложная патетика и начинается действительно оптимизм. Талантливый генштабист, он не желает ни видеть, ни мыслить больше, чем положено по должности. Кажется, он не остановится повести армию даже на верную гибель, если это будет необходимо для собственной карьеры, для почестей и славы.

А он, Паулюс? Способен пожертвовать своим престижем в интересах дела?

Но — боже! — зачем такие мысли?

Канонада выросла, словно приблизилась… Паулюс, стараясь прогнать тревогу, отметил, что нынешней ночью этого не должно быть.

Он спросил:

— Новые данные о Жердине есть?

— Нет, господин генерал, — отозвался адъютант. И вдруг почувствовал себя виноватым: и за то, что нет новых данных о русском генерале, дивизии которого вот уж почти год оказывают шестой армии жестокое сопротивление, и за то, что разговор в этот вечер не получился и настроение у командующего плохое…

Повернули назад, остановились у домика, в котором жил Паулюс. Молчали, слушали перекаты артиллерии.

Что бы это значило? Ведь не должно быть…

— По-моему, способный военачальник, — сказал Паулюс.

Это о ком, о русском генерале? Артур Шмидт сдержанно фыркнул:

— Я думаю, что утром увидим этого Жердина воочию.

В соседнем домике хлопнула дверь. По скрипучим порожкам сбежал офицер, в руке белел листок…

Артиллерийская канонада показалась вдруг зловещей, а генерал Жердин — недосягаемым.

Офицер подошел, вытянулся:

— Радиограмма от генерала Хубе, господин командующий. Русские ведут массированный артиллерийский огонь на участке три — пять — семь в сторону Дона. Дивизия несет потери. Генерал Хубе считает, что русские имеют целью прорвать окружение и уйти на левый берег Дона…

Через минуту, глядя на карту с оперативной обстановкой, Паулюс едва заметно улыбнулся:

— Генерал Жердин нервничает. Я его понимаю. — И повернулся к Виттерсгейму: — Прикажите уплотнить боевые порядки вашего корпуса на участке возможного прорыва, — помолчал, прибавил: — Я думаю, пленных будет мало.

Генерал Паулюс уверен, что будет много убитых.

В таких боях всегда много убитых.

Теперь настала пора окончательно установить время и место форсирования Дона, вопрос взаимодействия с четвертой танковой армией, материального обеспечения и воздушного прикрытия, своевременного пополнения пехотных частей…

В рабочей комнате Паулюса горело электричество, говорили вполголоса; только Артур Шмидт произносил громко: «Я настоятельно прошу учесть!..»

Ему не нравилось, что совещание проходит на этот раз не у него, не нравился фон Виттерсгейм с его манерой держаться непринужденно и уверенно, не нравилось, что командующий говорит сегодня больше, чем всегда, а он, Шмидт, довольствуется тем, что вставляет замечания… Они недостаточно вески, эти замечания, чтоб их приняли всерьез. А первый адъютант, как всегда, стенографирует беседу…

Изящным движением генерал Паулюс бросил карандаш, откинулся на спинку стула:

— Ближайшие недели будут решающими, господа.

Раздался телефонный звонок, встревоженный, громкий.

Звонить в такой поздний час прямо командующему?..

Паулюс протянул руку подчеркнуто не спеша, но именно этим выдал свое волнение. Спросил:

— Что случилось?

Худое профессорское лицо было холодным. Но вот брови поползли вверх…

— Этого не может быть! — произнес он громче и строже, чем говорил всегда.

Он еще слушал, но уже было ясно, что на передовой очень плохо. С величайшим трудом дождался паузы, нетерпеливо кашлянул:

— Вы меня слышите? Я приказываю: всеми силами воспрепятствовать переправе противника! Докладывайте каждый час. Командир корпуса прибудет через двадцать минут. Вы меня слышите? Через двадцать минут.

Генерал фон Виттерсгейм поднялся.

— Русские начали переправу на левый берег Дона в районе Хлебный — Зимовейский. Предполагаю — они решили пожертвовать артиллерией, чтобы сохранить живую силу. В создавшемся положении генерал Жердин принял единственно правильное решение. — Паулюс прикрыл глаза тяжелыми веками и, не желая скрывать досады и волнения, побарабанил холеными пальцами по коробке французских сигарет. — Хотел бы я видеть этого Жердина…