Пётр Селезнёв - Южный крест

Анисимов опять вздыхает.

Михаил поспешно роется в карманах, ищет спички. Прячет огонек в больших ладонях, прикуривает, жадно глотает первую затяжку, говорит:

— Не уходи, я сейчас.

Анисимов молчит. Он понимает. С таким-то командиром жить можно.

Агарков затягивается три раза подряд, возвращает цигарку.

— Ступай. Курните все по разочку.

Анисимов уходит. Минуту не слышно ни лома, ни лопат… Потом — негромкий голос Лихарева:

— Кончай перекур.

Опять заскребли лопаты, кто-то простонал, Агаркову почудилось, всхлипнул:

— Бинт… Затяните потуже.

И тихий голос Шорина:

— Поди отдохни.

Ночь дышала тяжело, далеко и глухо били пушки. А тут, в сердцевине города, было тихо. Лейтенант Агарков слышал измученное дыхание своих солдат, невнятное бормотание и тупые удары лома…

Превознемогая самого себя, поднялся, влез в траншею:

— Дайте мне.

Отобрал у кого-то лом, сбросил шинель. Поплевал на руки…

Кто-то сказал:

— Сверху ловчее.

Михаил вылез из траншеи, стал отваливать землю, с выдохом, с тягучим хрипом, точно заставлял, подталкивал себя, торопился отдать последние силы. Рядом долбил, ворочал рядовой Шорин. Он работал безостановочно, как заведенный: лейтенант Агарков слышал его могучий дых, видел широкие плечи, крепко поставленные ноги…

Михаил с удивлением подумал, что совсем не знает этого бойца, даже голоса не помнит. Шорин никогда ни о чем не просит, почти не разговаривает, не ругается, не сетует… Рядом всегда бывает Анисимов. Тот и спрашивает, и отвечает за Шорина, и ругается иной раз… Три дня назад, когда взяли этот дом и он, лейтенант Агарков, стал писать об отличившихся командиру батальона, Шорин долго хмурился, сопел… Потом сказал:

— Зря все это. Одному поставят четверку, другому — пятерку… Зачем? Кабы школьники мы…

Анисимов замахал на него руками:

— Будя, будя… Ты, Шорин, завсегда: молчишь, молчишь, а потом бухнешь, как в золу… Право слово. Начальство заботится о нас, а ты — вон что.

Сейчас лейтенант Агарков взглядывал на Шорина и, хоть были рядом, лица рассмотреть не мог — видел только плечи, угнутую голову да руки, похожие на железные рычаги.

Приостановились. Лейтенант Агарков поудобнее, поувереннее стал на осклизлой от дождя земле, поглядел в сторону немцев. Подумал: «Резанут вот сейчас…» Легонько толкнул Шорина в плечо, спросил:

— Ну как?

Шорин уступчиво отстранился. Сказал:

— А что? — ничего.

— Я только сегодня узнал: Анисимов-то родня тебе?

— Свояки, — Шорин мотнул головой: — А как же?..

— Добрый он мужик, видать. Душевный, бесхитростный.

Шорин вздохнул:

— Умный, — и, словно решив, что одного слова недостаточно, пояснил: — Я — здоровый, Анисимов — умный. Ему бы председателем колхоза… А он — не может.

— Почему же?

Шорин минуту молчал, потом заговорил:

— Не тот человек. Понимаете? — не тот. Он и плотник, и печник, и шорник… Кастрюлю запаять аль, скажем, примус починить… Часы наладить — пожалуйста… Пинжак сшить, сапоги стачать — все могет. Помню, захворал как-то, занемог. Врачи уложили его в постель. А все село словно похилилось, сделалось похожим на телегу без колеса. Право слово. Оно, конечно, и на трех телега едет… Да что толку? Когда полегчало ему, вышел ко двору, люди сбегаться стали. Бабы новые платки надели, как на праздник, — помолчал, поплевал на ладони. — Вот он какой, Анисимов.

— Его и надо председателем, — сказал Михаил.

Слышал, как Шорин хмыкнул. Похоже, усмехнулся:

— Хорошо бы. Да только дюже мягкий он. Такие на должностях не держатся.

За площадью ахнуло. И, словно хвост потянулся — вырос, приблизился вой снаряда.

— Ложи-ись!

Падая, валясь в траншею, лейтенант Агарков увидел при мгновенной вспышке кучку людей…

— Ложись!

Михаил не слышал немецкого пулемета, но затылком, кожей чувствовал, как потянуло свинцом. В голову толкнулось досадное: «Чего там Грехов?..» Тут же вспомнил, что нет уже Грехова. Похоронили Грехова. Подумал, что, пока немцы не стреляли, можно было проводить гражданских, принести воды. Далась начальству эта траншея. Прилетел, разорвался еще один снаряд, на Михаила посыпалась земля, и вместе с ней в траншею свалились люди. Дышали натуженно, загнанно… Кто-то сказал:

— Товарищ командующий…

Лейтенант Агарков испугался: «Неужто?..»

И опять:

— Товарищ командующий…

Голос командира полка.

Спрыгнули еще люди, разгоряченные, Михаилу показалось — большие, во всю ширину траншеи… И — в самое ухо:

— Агарков, чтоб ты сдох!..

Комбат Веригин.

— Ну, я… — сказал Михаил.

— Кому было приказано, чтобы торопились?..

— Так ведь сами приказали — к полуночи…

— Приказали, приказали!.. Вон, командующий…

В ту же минуту Веригин вскочил, бросился бегом. И другие побежали. Лейтенант Агарков тоже вскочил, кого-то оттолкнул с дороги. Слышал, как Анисимов сказал:

— Побесились, что ли?

В темноте, в подвальных переходах, вспыхивали, гасли карманные фонари, слышались голоса, сделалось тесно. В каждом голосе была сторожкая готовность, словно люди прибежали для того, чтобы совершить подвиг.

— Лейтенант Агарков!

Михаил шагнул вперед, взял под козырек:

— Я, товарищ комбат!

— Вот, командующий армией! Живо!

Лейтенант Агарков не знал, куда, в какую сторону шагнуть, должен иль не должен обращаться… И вообще — как надо?.. Увидел: крикнули, зажгли спичку, к огоньку потянулись две папиросы.

Поднесли, зажгли лампу. Михаил шагнул в ту сторону, почувствовал холодок в животе…

— Товарищ генерал-лейтенант! Гарнизон дома на площади!..

Жердин сказал:

— Знаю, лейтенант, знаю. Это ты сообщил про женщину?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

Жердин кхакнул:

— Ну и голосок, — помолчал, спросил: — Давно воюешь?

— С десятого мая, товарищ генерал-лейтенант!

Капитан Веригин зашипел:

— Не ори ты, дура!

Кажется, лейтенант Агарков пришел в себя: увидел подполковника Крутого, полковника Добрынина и еще, незнакомых… Командующий, высокий, худой, стоял прямо перед ним. Вот шевельнул крепкой челюстью, и опять лейтенанту Агаркову сделалось не по себе. Решил, что вот сейчас Жердин увидит, узнает все: и как страшно было под Харьковом, когда немецкие танки лезли через окопы, как плакал от обиды и досады, когда уцелел, плыл через Дон… Вот сейчас, еще минута, и командующий узнает, как он, лейтенант Агарков, без всякого приказа, водил «охотников» в немецкие окопы, чтобы подхарчиться…

«И пусть знает, — неожиданно решил Агарков. — Пусть».

Жердин обернулся, стал что-то говорить полковнику Добрынину.

Михаил вдруг увидел свои грязные сапоги; увидел, что стоит без шинели, в одной гимнастерке… Привычно сунул пальцы за ремень, рывком согнал складки.