Пётр Селезнёв - Южный крест

У генерала перехватило дыхание.

«Волен зи ни-ихьтс?.. (Вы не хотите?)»

И опять:

«Ни-ихьтс!..»

Генерал Паулюс не хотел. Но поделать ничего уже не мог…

Русские снаряды ломали немецкую передовую. Земля вскидывалась, словно вставала на дыбы, и не успевала упасть… Взлетали кверху железные балки и бревна, обломки машин, сапоги и каски. Живые солдаты выбирались, выползали из-под обломков, из-под завалов оглушенные и полусумасшедшие, ползли неизвестно куда — только бы дальше…

С плацдарма на западном берегу Дона у Серафимовича и станицы Клетской советские армии Юго-Западного и Донского фронтов перешли в контрнаступление.

Телефонные донесения были паническими, командиры умоляли и требовали. Связь постоянно рвалась, эфир полнился голосами немцев и румын. Но штабная машина работала отлаженно, исправно, принимались решительные контрмеры: сорок восьмой танковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Гейма выдвигался из резерва, а четырнадцатый танковый корпус готовился выйти из города, чтобы ударить во фланг русского прорыва. Боевые действия штурмовых групп в городе прекращались, срочно создавался армейский резерв.

Начальник штаба армии генерал Шмидт читал свои предложения стоя, четким, строгим голосом, а Паулюс сидел за столом, низко опустив голову. Он знал заранее, что все у Шмидта будет очень правильно и логично, не потребуется ни единой поправки, и сейчас он, командующий, все подпишет. Как подписывал всегда. Потому что Шмидт великолепный оператор, его предложения, проекты, выводы и решения изумляют железной логикой и безукоризненной четкостью.

Можно даже не слушать.

— Перенесение командного пункта армии начнем немедленно!

Паулюс поднял голову, глянул вопросительно: не рано ли?

— Немедленно! — повторил Шмидт.

Он не собирался щадить не только противника, но даже своего командующего.

Паулюс зажмурился, сдержался. Он понимал: сейчас не до эмоций, и главное не в том, как ведет себя Шмидт, прав он или в чем-то ошибается. Главное — в действиях противника.

— Командный пункт армии переходит в станицу Нижне-Чирскую, четырнадцатый танковый корпус в составе двадцать четвертой и шестнадцатой танковых дивизий форсированным маршем переходит через Дон и с высот западнее станицы Голубинской наносит фланговый удар!..

Все так.

Паулюс считал, что самое правильное — начать незамедлительный отход за Дон, предотвратить угрозу окружения.

Берлин одобрил контрмеры шестой армии, но просьбу отойти от Сталинграда и вывести армию в юго-западном направлении оставил без ответа.

Что будет завтра?

Что, если русские ударят с юга?

Была глубокая ночь, Паулюс одиноко сидел в своей квартире, неотрывно, словно под гипнозом, смотрел на карту. Положил одну ладонь на северный фланг, другую — на южный. Медленно, точно боясь самого себя, сдвинул, сомкнул руки. Все, что оказалось внутри, было шестой армией. На нем лежала главная ответственность. Но только ли на нем? Он связан приказом Гитлера не уходить с Волги ни при каких обстоятельствах, лишен свободы действий. Имеет право только подчиниться. Поступить по собственному усмотрению, воспротивиться? Но если начать подготовку к выходу из города в расчете на то, что приказ все-таки получат, можно внести дезорганизацию и панику в войска. Просто ждать — бессмысленно и глупо.

Так что же делать?

То ли спал в ту ночь, то ли не спал… Наверно, спал. Потому что видел Гитлера, слышал его голос. Но, как ни старался, не мог припомнить ни единого слова. Стоял, смотрел в синее рассветное окно, боялся телефонного звонка: что принесут первые донесения?

И когда сообщили, что на юге, в полосе четвертой танковой и четвертой румынской армий, русские начали мощную артиллерийскую подготовку, Паулюс решил: не устоят.

В оперативном отделе поспешно наносили на карту новую обстановку: русские наступали с плацдарма у Сарпинских озер в общем направлении на север. Создавалась прямая угроза для железнодорожной ветки Морозовская — станция Чир.

Подводя итог, начальник штаба сказал:

— Советское командование намерено сомкнуть клещи. Если сорок восьмой и четырнадцатый танковые корпуса не выполнят своей задачи, армия окажется в окружении.

На командном пункте армии все было строго и четко — как неделю, как месяц назад: и бегучий стук пишущих машинок, и голоса, и шелест бумаги, и зуммер полевых телефонов.

Но нет. Если внимательно приглядеться, прислушаться, можно было уловить, что в деловой ритм проникло беспокойство: голоса сделались жестче, кованые каблуки призванивали громче, нежели всегда, дежурные оперативного отдела стали заметно суетливыми, а табачный дым не успевал рассеиваться. В каждом взгляде, в каждом жесте было напряженное ожидание, сдержанные голоса таили нервозность. По тому, как встречали связных офицеров, как отправляли, посматривали на часы, на барометр, с каким вниманием разглядывали русскую радиошифровку, чувствовалось: штаб армии охвачен тревогой. На севере зияла огромная брешь, войска бежали. На юге русские танки подошли к командному пункту четвертой танковой армии, достигли Дона…

Так или не так?

Толком никто ничего не знал. И оттого, что не знали, ловили каждый слух, толковали каждый по-своему, в зависимости от характера, от настроения и даже от нездоровья. Но все-таки события разворачивались настолько стремительно, что даже люди с завидным оптимизмом начинали прикидывать в уме самое худшее.

Шмидт громко и злобно отдавал приказы. Паулюс пил черный кофе, беспрестанно курил. Мельком, ничего не видя, пробегал документы, торопливо подписывал.

Над армией нависла смертельная опасность. Чтобы спасти ее, надо начать немедленный отход. Но Паулюс понимал также и то, что, уйдя с Волги, навсегда утеряет огромный успех. Это будет означать поражение всего Южного фронта.

Если отдаст приказ отступать, его назовут виновником поражения.

Он, Паулюс, не хочет быть именитым козлом.

Вспыхивала-загоралась надежда: может, русское контрнаступление будет локализовано? Или разрешат отойти от Сталинграда.

Но отойти — означало поставить под угрозу немецкие армии на Кавказе.

А если потеряют шестую армию…

Отовсюду надвигалось поражение.

Откидывался на спинку стула, закрывал глаза. Видел свою берлинскую квартиру, десятилетиями налаженный быт. Видел жену и дочь, пытался увидеть, вообразить внуков.

Зятя надо откомандировать. Барон фон Кутченбах… Великолепная сложилась партия. Кажется, дочь искренне любит его. Талантлив, хорошо воспитан, знает русский язык. Будет преподавать в университете. Надо найти повод и откомандировать. Это в его силах, он это сделает.