Пётр Селезнёв - Южный крест

Тот вернулся к столу, прикрыл альбом газетой.

На берегу было тихо. Шел крупный снег, все сделалось белым. А Волга текла черная. Вода осторожно, точно боясь приморозить язык, лизала обледенелый берег. На каменьях взбулькивала, негромко вскрикивала; отступала, отбегала и вновь накатывалась, как будто пыталась доверительно сообщить хорошую новость…

В заводском районе редко, устало взрыгивали пушки, на Мамаевом кургане то и дело принимался ощупью шарить пулемет, а на Волге покрикивали, разговаривали между собой — не боялись — два парохода.

Суровцев сказал:

— Ни вчера, ни сегодня немцы не бомбили. Диво дивное.

— Вы удивляетесь? — тотчас отозвался Жердин.

— Как хотите — верится и не верится…

— Сегодня, вот сейчас, в Ставке началось совещание. Я думаю, Верховный поставит последнюю точку, — сказал Жердин. Помолчал, прибавил: — Никогда не испытывал желания присутствовать, а сегодня — хотел бы.

Он смотрел на летучий снег, на черную воду, а видел зеленое сукно, дубовую панель и Сталина, невысокого, медлительного, сосредоточенного.

Жердину подумалось вдруг: все будет зависеть от того, что Верховный скажет вот сейчас. Хлебников, Грехов, Иващенко и тысячи других сделали свое дело. Новые тысячи довершат. Но все-таки — что скажет он сегодня?

Заснеженный, стылый берег наклонился, пополз в сторону: каким будет первое слово?

И опять — земля, устойчивая, твердая, в голове прохладно и ясно. Падает снег, взлетают ракеты… Вспомнил, решил: «Альбом Хлебникова надо передать профессору Межерову».

Прилетел человек из Москвы читать лекции по истории русского искусства…

Но все дело в том, что скажет сегодня Сталин.

Еще ничего не случилось. Просто была глубокая ночь. Просто за окном шел снег. Все было мутно, неясно, на худые, несильные плечи генерала Паулюса все тяжелее давила неизвестность, все острее становилось ощущение подступающей беды.

Командующий поднял голову, послушал ночную тишину. Опять склонился над столом. Окинул взглядом бумаги. На одной остановился, пододвинул поближе:

«Отдел иностранных армий Востока. 1. Краткая оценка положения противника на 12.II.1942 г.

…2. Группа армий «Б». Перед группой армий все отчетливей вырисовывается намерение противника предпринять наступление на участке союзных армий, о которых предполагалось уже ранее».

Документ, подписанный Геленом [5] Гитлеровский генерал. Разведчик. Ныне живет в ФРГ, возглавляет так называемое «Ведомство Гелена». , Паулюс знал почти наизусть. Но словно магнитом тянуло, читал:

«Общая картина группировки сил в отношении места, времени и их количества еще не ясна, признаков возможности наступления нет».

Паулюс покачал головой. Грустно усмехнулся. И продолжал читать:

«Пока еще не ясно, можно ли ожидать крупного наступления через Дон против 8-й итальянской и 2-й венгерской армий, — цель Ростов? — которое по времени последует после операции против 3-й румынской армии, или противник наряду с наступлением против 3-й румынской армии предпримет наступательные операции с ограниченной целью против 8-й итальянской и 2-й венгерской армий».

Обстановка неясная… К тому же не хотят открыть глаза. Если открыть, надо оставить Сталинград. Немедленно оставить.

Торопясь, словно решил доконать самого себя, забегал глазами по строчкам приказа:

«Мне известны трудности борьбы за Сталинград и упавшая боевая численность войск. Но трудностей у русских сейчас, при ледоставе на Волге, еще больше. Если мы используем этот промежуток времени, мы сбережем в дальнейшем много собственной крови.

Поэтому я ожидаю, что руководство еще раз со всей энергией, которую оно неоднократно продемонстрировало, а войска с искусством, которое они часто проявляли, сделают все, чтобы пробиться к Волге, по меньшей мере у артиллерийского завода и металлургического предприятия, и захватить эту часть города.

Авиация и артиллерия должны сделать все, что в их силах, чтобы продолжить путь этому наступлению и поддержать его.

Голову пронзил тонкий болезненный звон. Командующий почувствовал, что его опять ждет бессонная ночь. Сидел прямо, с неподвижным, каменным лицом, смотрел перед собой. И ничего не видел. За стеной была ночь, тянул, пошумливал ветер, выговаривал страшные слова. Но понять нельзя. В России ничего нельзя понять. Взял карандаш, написал торопливо:

«Я убежден, что этот приказ вызовет новое воодушевление в наших храбрых войсках.

Перечитал. И зажмурился. Произнес чуть слышно:

— Боже, не осуди меня!

Снаряд ударил, проломил стену. Лейтенант Агарков припал к земляному полу, хватнул губами каменной пыли… На зубах захрустело. Поднял голову. Увидел дыру в потолке, а сквозь нее — мутное небо… Услышал испуганный голос Овчаренко:

— Командир полка прийшов!

И лейтенант Агарков подумал вдруг, что бойцы почему-то боятся своего начальства больше, чем противника. Да и сам он…

Снаряды стали рваться кругом, лейтенанта Агаркова толкало то в одну сторону, то в другую, точно кто-то большой и сильный хотел передвинуть. Вскочил, обмахнул, отер ладонью лицо, в подвальном полусвете увидел широкую фигуру командира полка, а рядом с ним — комбата.

Капитан Веригин стоит подобранный, ладный, каска набекрень.

Михаил вспомнил окопы под Харьковом… Тугая вязка кровавых дней, казалось, не имела начала и не было видно ей конца. А подполковник Крутой остался все таким же. И капитан Веригин…

Но мысль о том, что было и как есть, только мелькнула, коротко, тонко… И оборвалась.

— Товарищ подполковник!..

Капитан Веригин сказал весело:

— Полковник. Разуй глаза…

Лейтенант Агарков не сразу понял, в чем промахнулся, почему должен разуть глаза. Его удивил, озадачил тон командира батальона: чему радуется? Ишь как весело сидеть под артиллерийским обстрелом… А под ложечку кольнуло предчувствие… Ему самому вдруг сделалось хорошо, как будто и артиллерийская подготовка, и атака, которая последует, наверно, за этим, и даже сама смерть, если прихватит, подомнет его, Михаила, сделались не страшными. Увидел четыре «шпалы» на петлицах у Крутого, автомат на груди, решил бесповоротно: «Кончилось».

Он не мог бы сразу ответить, что именно кончилось и что вслед за этим начнется, но пахнуло радостной новизной, какой еще ни разу не испытывал.

Лейтенанту Агаркову только показалось, что все пришло вот сейчас… Конечно же раньше началось. Просто боязно было признаваться самому себе. Однако в доме на площади они сидели вот уже два месяца, и немцы ничего не могли сделать. Последние двое суток фрицы не бомбили и не атаковали. Попритихли, посмирнели. А роту пополнили. Вчера приполз унтер-офицер, боязливо, поспешно вывернул свои карманы и сказал, что Гитлер — шайсе (дерьмо).