Пётр Селезнёв - Южный крест

До утра, до смерти путь был еще короче.

Страницы альбома слиплись от крови. Генерал Жердин держал его опасливо, точно боялся оскорбить иль потревожить хозяина… Михаил Николаевич Хлебников. Судя по всему, москвич. Вон — «Уголок старого Арбата», «Старожилы Хлебного переулка…» Точно: есть на Арбате Хлебный переулок. Да, ведь квартира Добрыниных… В этом самом переулке.

Полковник Суровцев смотрел из-за плеча. Дохнул махоркой:

— По-моему, чертовски талантливый этот Хлебников. — И спросил: — Жив?

Жердин не ответил.

Нынешним вечером альбом передали из сто тридцать восьмой дивизии. А что талантливый, несомненно. Каждая деталь, каждый штрих полны динамизма, экспрессии, глубочайшего внутреннего смысла. Что ни фигура, ни портрет, то характер. Вот солдат хлебает из котелка. Лицо усталое, деревенское, доброе. Котелок поставил на колено, подложил носовой платок. Шапка лежит рядом. И как ложку деревянную держит, и как винтовку поставил, видно — человек осмотрительный, степенный. До войны был добрым колхозником, домовитым хозяином; на войну его подняла великая нужда, однако и сейчас остался все тем же колхозником; но дело свое сделает, не уступит и не отдаст.

А вот еще: солдат лежит ничком. Убитый. Пальцы левой руки впились в землю. А правая откинута в сторону. В правой руке граната. Смерть настигла, не успел кинуть. Но успеют, кинут другие. Они будут стоять насмерть.

А вот пожилой старшина гладит на коленях кошку. Она зажмурилась, мурлычет, а старшина смотрит задумчиво, грустно… Господи, как истосковался он по дому, по семье, по работе… Но чтобы все вернулось, надо пройти через войну. Надо победить. Человек этот знает: надо.

— Чертовски… — повторил Суровцев. — Неужто погиб?

Жердин осторожно нащупал уголок листа, пытаясь перевернуть. Но бумага слиплась.

Словно оправдываясь, что вот листает, заглядывает в чужую душу, сказал тихо:

— Не успеет кровь высохнуть, мы уже тут как тут: талантливо, не талантливо…

Полковник Суровцев сказал сердито:

— Талантливо. Вне всякого сомнения.

— Я не об этом: не успеет уйти человек, живые — оценивать наследие, так сказать…

— Ну что ж, — сказал Суровцев, — так и должно быть.

Жердин перевернул страницу. И даже отстранился в изумлении: Мария. Добрынина Мария Севастьяновна. Печальное красивое лицо. Видел ее давно, а на рисунке — все та же, хоть он помечен сорок первым годом. На другой странице — Костя. Жердин почти не знает его, но, если б даже не было подписи, все равно угадал бы — вылитый батя: лицо твердое, брови срослись у переносья. Пушок на губе придает взрослости и кротости в одно и то же время. Как-то странно. Подумал: «Колька с Ванюшкой тоже теперь… Может, завтра пойдут воевать…»

А сколько лет Добрынину Косте? Не поднимая головы, спросил:

— Григорий Ильич, позвоните, пожалуйста, Добрынину. Попросите ко мне.

— Двенадцать ночи, — осторожно напомнил Суровцев.

Жердин качнул головой:

— Ничего. Позвоните.

Перевернул еще одну страницу, еще… Рисунки кончились. Пошли неровные, словно ученические, карандашные строки:

«15 октября. Вчерашний день был страшный. От батальона осталось шестнадцать. Заняли круговую оборону в литейном цехе. Патроны пока есть. Видел Добрынина Костю. В гражданском. На артиллерийских позициях. Может, ошибся… Показалось — он».

Пришел полковник Добрынин. Несильно, точно боясь потревожить кого-то, пристукнул каблуками:

— Товарищ командующий…

Жердин подумал: «Может, не следовало звать?..» Не поднимая головы, спросил:

— Иван, жена и сын — где?

Добрынин опустил руку, шагнул к столу. Увидел альбом, угадал. Выговорил тихо:

— Боже мой…

Жердин опять спросил:

— Твои — где?

Иван Степанович, словно догадался наконец, глянул на Жердина близко:

— На Тракторном. На Нижнем поселке.

Жердин поднялся. Оба высокие — не достать рукой. Начальник штаба выглядел перед ним стареньким приказчиком.

Жердин привычно шевельнул челюстью. Но сейчас в этом движении не было желания перешагнуть и подавить. Сейчас хотел быть осторожным, чтоб не ушибить, не причинить боли…

Шевельнул — попробовал.

— Иван, — тихо произнес он, — я всегда почитал тебя другом.

Добрынин ответил чуть слышно:

— Спасибо.

— Ну вот… К чему это «спасибо»?

Добрынин проговорил в сторону:

— Ну, сказал бы я… Они ведь приехали в Сталинград не для того, чтобы вовремя эвакуироваться.

Глаза поискали. Потянулись мимо Жердина к столу:

— Хлебников убит?

— Читай.

«16 октября… — Добрынин повел глазами по строчкам. И заторопился: — Немецкие танки вышли на наши артиллерийские позиции. Живых там не осталось.

17 октября. Патроны кончились, есть нечего. Хуже всего — нет воды.

18 октября. Нас шестеро. Убитые лежат рядом. Похоронить негде и некогда. Последняя ночь.

25 октября. Чудеса все-таки бывают: впятером ушли из цеха по тоннелю парового отопления. Завод «Баррикады». Оказывается, приказом командующего наш полк передан в подчинение 138-й Краснознаменной стрелковой дивизии. Командир полка гвардии подполковник Колобовников. Мы — как тут и были.

29 октября. Вчера отбили 10 атак. В нашей роте двенадцать человек.

30 октября. Я все еще жив.

3 ноября. Жив. Сегодня к нам пришел комиссар дивизии Титов. Спросил, почему я беспартийный. А в самом деле — почему? Тут же я написал заявление. Глупо и даже нечестно оставаться беспартийным, если я готов защищать нашу партию и Советскую власть до конца, если я готов умереть…

5 ноября. Мы окружены. 5 чел. Патроны и гранаты пока есть.

6 ноября. Нас только трое. Хочется дожить до завтра, до великой годовщины. Последний, на три цигарки, табак оставили до утра.

7. Один. Да здравствует наша великая революция!»

Кровью залит почти весь разворот.

Минуту сидели молча, не шевелясь. Было слышно, как тикают, идут на столе карманные часы командующего.

Добрынин сказал тихо, точно самому себе:

— Кто бы мог подумать?..

Жердин спросил так же тихо:

— Хлебников, он — кто?

Полковник Добрынин посмотрел на командующего… Словно не понял вопроса. Иль удивился.

— Он был так далек от войны… — и осекся. Мотнул головой — отогнал цепкую боль. — Никогда не думал, что способен быть солдатом. Да еще таким…

Поднялись, встали одновременно.

— Иван, — сказал Жердин, — завтра я постараюсь выяснить.

Иван Степанович глянул на него… Было похоже — не понял. Потом кивнул:

— Да, да… — Лицо построжало, огрубло, в нем прибавилось каменной тверди. — Это будет нелегко, товарищ командующий.

Жердин пошел к выходу. Обернулся, спросил:

— Который час?

— Четверть первого, — ответил Суровцев. На ходу снял с гвоздя шапку, глянул на Добрынина.