Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

Сорокапятки, 120-миллиметровые миномёты и «максимы» установили на особые металлические лыжи, сваренные для дивизии рабочими Златоуста. На этих лыжах были сконструированы упоры с замками, прочно удерживающие колёса. Остальные миномёты, ручные пулемёты, противотанковые ружья и боеприпасы погрузили на волокуши разных конструкций. Одни из них представляли собой дощатые настилы с бортами, прибитые к чурбачкам, которые в свою очередь были прибиты к обычным лыжам — по два на каждую. Также имелись деревянные и дюралевые волокуши, сделанные в виде лодочек.

Взвод Романцова оказался ближе к «голове» колонны. Александр, как и положено, стоял впереди своего взвода и прислушивался к учащённому биению сердца. Что-то тревожное и волнующее овладело его душой — какое-то пронзительное предчувствие больших и неотвратимых событий, над которыми не властен человек. Эти события должны были произойти уже совсем скоро…

Колонна ожила и пришла в движение, потянулась вдоль станции по накатанной дороге. Александр заметил в стороне от путей автоматические зенитные пушки и бортовые ЗИСы с установленными на них спаренными «максимами». Судя по солидному количеству этих средств противовоздушной обороны и по множеству виднеющихся на земле воронок, станция часто подвергалась немецкой бомбёжке. А ярким подтверждением тому служили стоявшие на отдельном пути обгоревшие вагоны, которые, видимо, были отцеплены от своих эшелонов. Всё это наводило на мысль о том, что нужно как можно быстрее выйти из опасного района, чтобы не попасть под очередной налёт вражеской авиации.

Но когда полк вступил в город, настроение у Александра резко упало. Бойцы, до этого беспрестанно болтавшие и шутившие, примолкли, бросая по сторонам смурные взгляды. Потому что война здесь всюду оставила свои жуткие отметины. Полностью или частично разрушенных домов в Ельце было примерно столько же, сколько уцелевших, если не больше.

Конечно, в Москве осенью сорок первого Александр видел страшные последствия бомбёжек, но они не шли ни в какое сравнение со здешними разрушениями. А ведь многие пограничники вообще впервые лицезрели такую картину, и она производила на них удручающее впечатление.

— Да, натерпелся город, — произнесли в строю. Кажется, голос принадлежал Петрову.

— Это, братцы, война, — сказал ещё кто-то.

Теперь для большинства идущих в строю людей зловещее слово «война» приобрело более осязаемое, конкретное значение. Война — это значит разрушения, смерть и горе.

«Да и может ли любой нормальный человек воспринимать её по-другому? Конечно же, нет! Но кем, в таком случае, являются Гитлер и его приспешники? Опасными безумцами? Скорее всего, так оно и есть, если они развязали эту страшную войну, которая уже унесла столько жизней и принесла в мир так много горя. Кошмарные безумцы, не щадящие ни другие народы, ни свой… Но как могло случиться, что они пришли к власти, возглавили страну? Непонятно…»

Александр, терзаемый этими новыми, непривычными для него мыслями, разглядывал городские кварталы. Даже несмотря на изуродовавшую его войну,

Елец местами сохранил свою былую привлекательность — особенно центр, где было много красивых зданий старинной архитектуры. А кое-где над крышами домов виднелись купола и башенки церквей и храмов, непонятно каким образом уцелевших после всех потрясений двадцатых и тридцатых годов, когда советская власть яростно боролась с религией. Уж не бог ли, в самом деле, помог им устоять?

«Да, должно быть, до войны здесь было хорошо. По выходным где-нибудь в парке или на площади играл духовой оркестр и гуляли красивые пары. Юноши и девушки весело и беззаботно разговаривали на самые разные темы и радостно строили планы на будущее. Им казалось, что впереди их ждёт много счастливых лет, наполненных яркими событиями и трудовыми свершениями…»

Александр попытался представить ту мирную жизнь, царившую в Ельце, и от этой картинки что-то до боли сжалось в его груди.

«Только вот вышло всё совсем не так. Эта проклятая война разбила все планы и мечты, жизни и судьбы, да и сам город…»

Прохожих на улицах было немного. Они останавливались и смотрели на проходящую мимо них колонну. При этом усталые и мрачные лица светлели, а в глазах появлялся живой огонёк. Иногда кто-то из людей кричал что-то доброе и ободряющее.

— Сынки, всыпьте как следует этим иродам! — закричала с обочины дороги какая-то тётка, закутанная в шерстяной платок, и стала крестить красноармейцев. — Храни вас всех Господь!

— Мать, ты что? Окстись, бога ведь нет! — весело ответил ей Потапов.

Тётка молчала и продолжала осенять крестным знамением идущий полк.

Подошли к реке Сосна, через которую в западную часть города вёл автомобильный мост. Только сейчас от этого моста целыми фактически остались одни лишь каменные опоры. Деревянные пролёты и фермы были перебиты в трёх местах и сильно обгорели.

Справа от непригодного моста через замёрзшую речку был проложен зимник, по которому и устремилась колонна.

— Товарищ лейтенант, а знаете, как этот мост называется? — прервал размышления Александра рядовой Фёдор Чепурной.

Этот тридцатилетний мужик из Тамбова был невысок и сухощав, но зато обладал завидной выносливостью и мог подолгу и без устали выполнять физически тяжёлую работу. Его худое, скуластое лицо украшали бравые чёрные усики с закрученными, как у Чапаева, кончиками. Он хорошо и быстро ладил с разной техникой и механикой, так как раньше работал слесарем на Тамбовском вагоноремонтном заводе.

— Не знаю, Фёдор. Как?

— Каракумский!

— Почему Каракумский? — Александр растерялся, разглядывая обгоревшие фермы.

— Так через него проходил автопробег Москва — Каракумы — Москва. Помните, был такой в тридцать третьем?

— А ты-то откуда это знаешь, Федюня? — спросил его Потапов.

— Так я приезжал сюда посмотреть. — Чепурной машинально погладил указательным пальцем усы и смешно пошевелил верхней губой. — Интересно было. Машины разные, грузовые…

Постепенно двух- и трёхэтажки сменились частными домами и огородами, а затем город и вовсе кончился, и теперь по обеим сторонам дороги простиралось заснеженное поле с островками лесочков.

— Командир, обедать-то будем? — спросил из строя Петров. — По времени пора бы.

— Беда, братцы, дядька Степан проголодался, — тут же съязвил Потапов. — А когда он голодный, то дюже сердитый. Может и зашибить невзначай.

— Война войной, а обед для солдата — это святое, — огрызнулся Петров.

— Грызи сухари, дядька Степан! — крикнул кто-то из молодых бойцов.

— А ему, видать, грызть уже нечем! — добавил другой.

Взвод прыснул со смеху от этой шутки.