Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

— Да я ещё любого из вас перегрызу! — без всякой обиды ответил Петров. — У меня зубы как у бобра.

Александр и сам был не прочь сейчас перекусить, но считал, что показывать это перед подчинёнными не имеет права. Бойцы должны видеть в нём образец твёрдости духа, иначе грош ему цена как командиру.

Возле взвода появился политрук Утенин, до этого шедший впереди роты.

— Как настроение личного состава? — тихо поинтересовался он.

— Нормальное настроение, — так же тихо ответил Александр. — Только спрашивают про обед.

— Скоро будет привал на полчаса. Как раз оправиться и перекусить консервами. Потом движемся без остановки до села Казаки. Это где-то семнадцать-восемнадцать километров. Там остановимся на ночёвку.

— Понятно. — Александр покосился на политрука. — До фронта так и пойдём пешком?

— Не знаю, может, и пешком. — Утенин нахмурился. — А что, кому-то уже тяжело?

— Да нет, это я так… для информации.

— Надо будет, и до Берлина на своих двоих дойдём. Понятно, лейтенант?

— Так точно, товарищ политрук.

— То-то же. — Утенин указал вверх пальцем и трусцой побежал вперёд, туда, где шёл ротный.

Мороз немного спал и в движении почти не чувствовался, а голова даже вспотела под шапкой и подшлемником. Пограничники шли бодрым, широким шагом.

В увесистых вещмешках и продуктовых сумках находился внушительный запас сухого пайка: мясные и овощные консервы, сухари и галеты, сахар и соль. Впереди ждал фронт…

Из Казаков выступили ещё затемно, около шести утра. Бодро прошагали около десятка километров, когда пошёл обильный снегопад, который начал быстро заносить дорогу. А ещё через час поднялась настоящая вьюга, и идти стало гораздо труднее. Яростно завывая, свирепый ледяной ветер неустанно набрасывался на людей, норовя сбить с ног. Колючие снежинки больно били в лицо, мешая смотреть и заставляя прижмуриваться. Холод упорно пробирался под одежду, отнимая силы. Погода словно нарочно препятствовала движению живого человеческого потока.

Прошли полностью сожжённое село, где от домов остались только сиротливо торчащие чёрные от копоти печи. Смотреть на них без боли в сердце было невозможно.

Неожиданно откуда-то, словно из-под земли, появился дед в сером, драном тулупе и в рыжей ушанке с надорванным козырьком. Он подошёл к дороге и плакал, глядя на проходящую колонну. Возможно, это был единственный, кто уцелел в этом селе и кто мог поведать о том, как здесь жили до войны и что случилось потом.

Кто-то из пограничников подбежал к деду и сунул ему в руки пару банок консервов. Дед прижал банки к груди и стоял с застывшей на лице печалью. Его седая, скомканная борода развевалась на ветру.

В течение дня дважды делали привал. Первый раз — прямо в поле, возле дороги. Бойцы насобирали поблизости ветки и разожгли костры, на которых растопили в чайниках снег и разогрели консервы.

— Товарищ лейтенант, машины-то дадут? — спросил на втором привале молодой пограничник Роман Аниканов. — Али так и будем топать до самой передовой?

— Откуда я знаю? — Александр неожиданно разозлился на рядового. — Не задавай идиотских вопросов!

Аниканов сконфуженно потупил взгляд и молча принялся есть из банки перловую кашу с тушёнкой.

Александру тут же стало стыдно за то, что он позволил себе сорваться и нагрубить подчинённому фактически из-за пустяка.

«Так ведь ещё не фронт. А как же я поведу себя там, на передовой? Э, брат, так нельзя…»

— Не грусти, Рома, ещё накатаешься! — со смехом произнёс Потапов, достав галету из жёлтой пачки «Военный поход», на которой были нарисованы танки и всадники с красными флагами.

Эти пресные, но вполне сытные галеты выпускались Наркомпищепромом СССР. Александр любил размачивать их в горячей воде или в чае, но и сухими они елись в охотку. Особенно после такого длительного и физически тяжёлого перехода.

Второй привал устроили в большом селе с названием Чернава, которое больше чем наполовину было разрушено. И всё же жизнь здесь худо-бедно теплилась. Прибежала небольшая ватага местных ребятишек, среди которых были и две малые девчушки. Вид детворы вызывал жалость — замызганная одёжка в заплатках, голодные глаза, впалые щёки. Бойцы тут же угостили бедняг консервами и галетами, а у кого-то нашлись и кусочки сахара.

Перед мысленным взором Александра ясно встали лица его четырёх братьев и отца, умерших от голода в страшном 1933 году. Большая семья Романцовых тогда уменьшилась ровно наполовину. Выжили, помимо шестнадцатилетнего Сашки, его мать, старший брат Федька и две сестры. От этой жуткой трагедии он не мог оправиться ещё целый год. По ночам снились измученные голодом два самых младших братишки и слышались их слабые, плаксивые голоса, просившие есть.

— Мамка, кушать хочу…

— Мамка, хлебушка бы хоть трошки…

От этих снов и голосов невозможно было никуда деться. Потом они почти пропали, но время от времени вновь возвращались, терзая душу.

Именно поэтому Александр сразу после окончания семилетки поступил на курсы агрономов и после работал в родном колхозе. Чтобы больше никто не голодал! Нигде и никогда…

Но вышло так, что он сменил свою агрономскую кепку на пограничную фуражку. В 21 год был призван в пограничные войска НКВД СССР.

Уже позже, когда служил на границе, он часто размышлял о том, почему так вышло, пытался понять причины возникшего в СССР голода. Ведь в одной только их Лиховке в ту кошмарную зиму умерло несколько десятков человек. Но доходили слухи, что и в других деревнях и сёлах Днепропетровской области происходит то же самое. А уже несколько лет спустя он узнал, что голод тогда охватил не только некоторые области Украины, а ещё часть Белоруссии, Западную Сибирь, Поволжье и Северный Казахстан. Похоже, голодная смерть зимой 1933 года постигла очень большое количество советских крестьян и колхозников. Возможно даже, счёт шёл на десятки и сотни тысяч.

Но как могла произойти такая большая катастрофа? Ведь правительство в газетах и по радио постоянно сообщало о новых успехах и достижениях. Тогда откуда взялся этот проклятый голод?.. И поневоле Александр склонялся к ужасной мысли, что само правительство и было в этом виновато. Ведь было же это беспощадное и во многом дурацкое «раскулачивание», когда в «кулаки» записывали чуть ли не каждого, кто имел справное хозяйство, потому что семья трудилась день и ночь, а не лодырничала, как многие из тех, кто записывался в колхозы. Ведь было, было!.. А ещё он помнил, хоть и был тогда пацаном, что в 1932 году колхоз сдал государству почти весь собранный хлеб. Родители говорили, что вышло какое-то постановление, и председатель ничего не мог сделать, потому как сам боялся, что его запишут во вредители. Но зачем всё это делалось, и кому это было нужно? Ведь не могли же в руководстве страны не понимать, к чему может привести такая политика? А если понимали, то почему тогда это творили?..