Василий Ванюшин - Штурм

— И не стоило думать. Будет неразумно, если вас пошлют в батальон или в стрелковый полк. Ваше место… — Наумов не договорил, вытянулся и посмотрел на дорогу.

Автоматчик с флажками все еще придерживал опущенный шлагбаум. Почти бесшумно подкатил «виллис» и остановился. Рядом с шофером сидела девушка в кубанке, с узкими погонами. Наумов щурил глаза, всматриваясь. Его тонкие губы тронула улыбка.

— Мне с вами, лейтенант, по пути, но прошу извинить… Кажется, повезло. Эта медичка из пашей дивизии.

Он подошел к «виллису». Видно было, что девушка узнала его — приветливо кивала головой. Дверца распахнулась. В «виллисе» сидели еще двое. Наумов втиснулся к ним, подогнув длинные в грязных сапогах ноги. Хорошо устроился майор!

— Мне такого счастья не видать, — без зависти, но с огорчением сказал Шестопалов. — Не везет ни в жизни, ни в любви.

— А в карты? — спросил один из офицеров, капитан-артиллерист.

— И в карты не везет. Вот он счастливчик, — толкнул Шестопалов Колчина, и все опять посмотрели на него. — Золотозубый!

У золотозубого лейтенанта было бледное лицо, крупный нос и очень светлые серые глаза. Белесый клок волос выполз из-под шапки.

— К немцам попадет, за фрица сойдет, — сказал Шестопалов, вновь закуривая.

Все подумали, что лейтенант обидится. Но Колчин с тем же спокойствием, как будто не о себе, сказал:

— Сойдет. И прошу не трепаться.

— Я пошутил, лейтенант.

— Когда шутят, смеются.

— Я никогда не смеюсь.

Дежурный офицер выскочил из будки, одернул шинель, поправил на руках перчатки бежевого цвета и, как старший для всех военных, собравшихся у шлагбаума, громко скомандовал:

— Немедленно привести себя в порядок, почистить сапоги, подтянуться, принять надлежащий воинский вид! Всем — живо!ꓺ

Не понимая, в чем дело, офицеры отошли на обочину дороги, нарвали прошлогодней травы, вытерли сапоги от грязи, поправили ремни и шапки. Водители не выходили из кабин. Девушка-медичка и майор остались в «виллисе».

Вскоре стала ясна причина беспокойства дежурного офицера и задержки у шлагбаума. На шоссе, слева, показалась небольшая колонна автомашин. Впереди шел черный бронетранспортер, из трофейных. На бортах пулеметы с решетчатыми кожухами, и возле них — бойцы в рубчатых шлемах и темных бушлатах: один посматривал в бинокль, другие кидали острые взгляды по сторонам. За бронетранспортером — обычный «газик» с брезентовым верхом, а дальше — длинная легковая, боковое стекло опущено. В этой машине ехал военный в темно-зеленой фуражке и простой шинели с полевыми погонами. Он сидел чуть подавшись вперед и, не поворачивая головы, всматривался вдаль. На виске седина, лицо хмурое, сосредоточенное.

Автоматчик, стоявший у ворот, бойко просигналил флажками — путь свободен! Дежурный офицер замер вытянувшись, правая рука в перчатке согнута под острым углом, пальцы касаются шапки. И все застыли вот так, лишь медленно поводя головами и провожая глазами колонну, которую замыкал еще один бронетранспортер, — она пронеслась на предельной скорости. И лишь теперь возник разговор:

— Маршал!

— Командующий фронтом.

— На правый фланг поехал. Скоро конец Кенигсбергу.

— Так вот сразу и конец. Маршал каждый день ездит.

— А я говорю: крышка Кенигсбергу! И никакой гаулейтер не поможет. Маршал принял командование фронтом — капут Кенигсбергу. Слышь, лейтенант, что там писал Кох? «Здесь никто не бежал», — так?

Сейчас вспоминали слова Коха и, не сдерживая себя, посмеивались над ними, говорили, что гаулейтер, спрятавшись в Кенигсберге, выкрикивает те же истерические заклинания. Там, на небольшом куске земли, — глава Восточной Пруссии, а здесь — советский маршал, знаменитый полководец, послан сюда Верховным Главнокомандующим. Вот он промчался, хмурый, сосредоточенный, обдумывает, когда ударить по Кенигсбергу. Вся колонна неслась легко, свободно по одной из главных дорог Восточной Пруссии. Только шелест шин, рассеченный и раскиданный туман плавает позади клочьями, вновь смыкаясь.

— Погода — дрянь, — досадовал Шестопалов. — При такой видимости авиация не поднимется.

— Артиллерия все подавит, — кричал ему на ухо капитан-артиллерист, привыкший кричать в грохоте орудий.

— Видимость нужна авиации, танкам…

Весь март погода — хуже некуда. Ночи без звезд, дни без солнца. Сплошные свинцовые тучи закрывали небо. Земля плоская, без единого холмика, похожа на топкое болото. Уцелевший местами снег не белел: пропитанный болотной ржавчиной, он лежал серо-желтый. Из перелесков наползал густой туман и тянуло запахом гниющих листьев. Сырая весенняя мгла, грязь, холод…

Дежурный офицер, явно перестаравшийся — задержал машины преждевременно, — подал рукой сигнал. Автоматчик отпустил шлагбаум. Юркий «виллис» выскользнул вперед, красным пятном мелькнул верх кубанки. Тронулись и грузовики. Шестопалов, Колчин и капитан-артиллерист забрались в кузов подошедшего «студебеккера» и удобно расселись на мешках с мукой, укрытых брезентом. Для Колчина машина оказалась попутной всего на десять километров, но он не стал дожидаться другой. Скорость, с которой проехал маршал со своим эскортом, обвораживала, захватывала.

— Солидно все выглядело, — сказал Колчин в волнении; странное спокойствие его исчезло.

— Да, впечатлительно, — согласился капитан и посмотрел вперед, где давно скрылся последний бронетранспортер.

— А что ты успел рассмотреть? — опять пристал к Колчину Шестопалов. — Ну, скажи! Ты видел бронетранспортеры, радиобудку, машину, мельком маршала и думаешь, что он всегда ездит вот так, с охраной. А мне довелось увидеть маршала… обыкновенным солдатом видел. Я даже помогал ему.

— Рассказывай, лейтенант, пока не расстались. — Капитан вынул смятую пачку папирос. — Закуривай, крутить не надо.

Шестопалов закурил, бросил горящую спичку за борт.

— Дело было после Риги. Готовились к наступлению на проклятую курляндскую группировку. Мы, танкисты, вместе с артиллеристами в лесочке стояли. Рядом село небольшое и русская церковь с колокольней. Немцы перед отступлением все дома взорвали, церковь — тоже пытались, думали, что и колокольня упадет. А она устояла. Колокольню, видать, строили мастера настоящие.

До переднего края меньше километра. Ну ясно: на колокольне наш наблюдательный пункт. Немцы, конечно, догадывались и били по ней из орудий. Вся она снарядами исковыряна, изгрызена, а держится!

Однажды нас предупредили: на колокольню поднимутся большие командиры, смотрите! Артиллеристам было приказано: если враг откроет огонь, дать ему по мозгам.

И вот среди бела дня появились в селе четыре человека. Узнаём: командующей армией и маршал со своими адъютантами. Тихонько прошли к колокольне, скрылись в ней. Мы в окна видим: поднимаются по лестницам, забрались на самый верх. Долго там сидели и наблюдали. Немцы пока молчок. Вдруг начали садить из орудий, да еще крупным калибром. Некоторые снаряды — в цель. Наша артиллерия открыла ответный огонь, а немцы не унимаются. Мы, несколько человек, побежали к колокольне, сунулись в дверь. Лестницы ветхие, еле держатся, и самая нижняя после взрыва обвалилась. Маршал и генерал с адъютантами остались, как говорится, между небом и землей. А стрельба не стихает. Мы подрастерялись и не можем сообразить, как же помочь. Адъютанты расстегнули ремни, связали их, и один, ухватившись за пряжку, спустился и прыгнул, хотя было высоко.