Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

— На «горячий стул» отправили и ни в чем не виновных Сакко и Ванцетти, — мрачно вставил упрямый Эрик. — Это почти все теперь признают.

— Подвела нас и компания «Кэртис — Райт», — продолжал безрадостно седовласый генерал. — А ведь это — крупнейшая компания после «Дженерал моторс»! Та же история — подлог, фиктивные акты об испытаниях и ни к дьяволу не годные пикировщики «хеллдайвер», которые рекламировались фирмой как лучшие пикировщики в мире.

— Не рабочие же виноваты! — воскликнул Эрик.

— Конечно, нет! Более двадцати тысяч рабочих остались временно без работы, когда мы прекратили производство «хеллдайверов». Большинство из них женщины. Поразительный факт — большую часть самолетов, которые бомбят Германию и Японию, построили наши американские женщины! Кто мог такого ждать от них до войны! (США произвели за всю войну 291 429 самолетов, 102 351 танк, 2 455 964 грузовика, 71 062 боевых корабля, 5 425 транспортных судов.)

— А платят им, — не преминул вставить Эрик, — втрое меньше, держат на самых низкооплачиваемых работах и до сих пор отказывают в гражданских правах.

— Это верно, — согласился генерал. — Хотя даже я уже не считаю, что место американской женщины только у очага, но место американца тоже не на улице. Многим женщинам придется вернуться домой, когда демобилизуют армию. Немалые ждут нас трудности. Что касается гражданских прав, то я думаю, что женщины сейчас больше озабочены отсутствием молодых мужчин, нежели гражданскими правами.

Сетовал генерал и на падение нравов. Во время войны росла преступность, поднимался процент заболеваний венерическими болезнями. Города кишели солдатскими подружками — «патриотутками» и «победисточками». Подростки совершали ужасные преступления: газеты сообщали об изнасиловании семнадцатилетней девушки двенадцатью подростками в переполненном кинотеатре в Бронксе. Вооруженные самодельным оружием банды юнцов сражались друг с другом на городских улицах. В дансингах вспыхивали кулачные бои. Будущее молодого поколения было покрыто мраком: мэр Нью-Йорка Ла-Гардиа, предвидя массовую безработицу, заявил, что молодых надо готовить лишь к черной работе. И все же, когда журнал «Форчун» провел опрос среди своих читателей об их отношении к социализму, лишь двадцать пять процентов опрошенных высказались в пользу социализма в Америке, сорок процентов были против, остальные воздержались.

Беседа отца и сына текла вроде бы довольно мирно, безобидно, но потом старик стал «загибать». Дефицит разных продуктов вдруг объяснял не бесхозяйственностью, а тем, что эти продукты якобы отправляют русским и англичанам, затем высказался против допуска еврейских беженцев в Штаты.

— Недавно произвели опрос, — сказал генерал, — каким национальностям следует разрешать иммигрировать в нашу страну после войны. За англичан проголосовало шестьдесят восемь процентов, за русских — пятьдесят семь, за китайцев — пятьдесят шесть, а за евреев — только сорок шесть процентов. Я, разумеется, против избиения евреев на улицах Бостона и Нью-Йорка, поджога их лавок и синагог, но…

Выведенный из себя филистерством отца, Эрик решился преподнести ему сюрприз.

— Скажи, па, ты по-прежнему веришь своему приятелю Уолтеру Липпману? Да? Но какому Уолтеру Липпману?

— Как это какому? Тому, кому верит вся Америка!

Эрик достал из кармана фотоснимок.

— Вот что Липпман писал: «Вся истерическая, вся бесконечная и сложная нетерпимость наших дней зиждется на главной лжи — лжи о России. Эта ложь была нам навязана для того, чтобы раздуть и поддерживать войну против русского народа. Чудовищная, гигантская пропаганда была обрушена на человечество для того, чтобы сохранить постыдную блокаду против народа, просившего мира, для того, чтобы спровоцировать братоубийственную войну в России. Ложь о России — мать любой лжи. И это действительно была ложь, будь она проклята!..»

— Уолтер не мог это писать! — вспыхнул отец.

— Полюбуйся! — Он протянул отцу фотоснимок. — Можешь спросить его самого. Статья «Красная истерия», журнал «Нью рипаблик», который и сейчас выходит, но в котором Липпман больше не печатается. Год тысяча девятьсот двадцатый. Может, это не тот Липпман, который потом стал хвалить Гитлера, избавившего Германию от коммунистов?

— Что ж, — взял себя в руки отец, — человеку свойственно ошибаться. Особенно в молодости. Потом он преодолел эту детскую болезнь, эту куриную слепоту, перестал быть дальтоником, разглядел, что к чему…

— И стал кидаться как бык на все красное, тем более что за это хорошо платят?

Эрик-первый едва не поднял руку на Эрика-второго. Видя, что отец раздражен, Эрик посмотрел на часы и сделал вид, что ужасно спешит и потому никак не может остаться на ужин. В тот же вечер он уехал из Вашингтона в часть.

После очередной засады Эрика Худа стошнило.

— Ты чего расчувствовался? — не сдержался Виктор.

— Меня поразил, понимаешь, страшный запах сгоревших людей.

— Привыкать нужно! — обрезал его Кремлев и одернул самого себя. Ведь и у него подступала тошнота к горлу, когда он видел сожженные палачами и факельщиками СС-штандартенфюрера Дирлевангера полесские деревни. — Успокойся, Эрик, это оттого, что ты их все еще за людей считаешь. Эти эсэсовцы у нас на Востоке шли по трупам женщин, стариков, детей.

С утра немцы стали обстреливать партизанский лес из шестиствольного миномета.

— Кажется, мы немного переборщили с засадами, — заметил Кремлев.

— Еще как! — согласился озабоченно Эрик Худ. Неподалеку рвались мины.

— Мой совет тебе, — сказал Кремлев Худу, — если мина летит на тебя, прыгай к ней поближе и ложись! Мины взрываются конусом кверху. У основания взрыва — мертвое пространство.

Худ посмотрел на своего начальника штаба как на сумасшедшего.

Когда все изрядно выпили, слово взял Карл.

— Друзья! — сказал он по-немецки. — В этом краю древние рыцари пили на брудершафт не так, как мы это делаем сегодня. Для них это была нерушимая клятва. Становясь братьями по оружию, они пили вино из рога вот так… — Он поднял алюминиевую чашку от фляжки и, надрезав большой палец, капнул кровью в вино.

Все тут же стали следовать его примеру. Эрик подошел к Виктору и, блеснув увлажнившимися глазами, с чувством произнес:

— Ты спас мне жизнь, а я — тебе. Теперь мы братья по крови навсегда… — Он крепко пожал Виктору руку.

Карл запел песню, которая стала почти интернациональной, — «Лили Марлен». Удивительная была судьба у этой песни. Появилась она еще в первую мировую войну, но шлягером не стала. В начале второй мировой ее пели сначала только немцы. Исполняющая эту песню немка Лале Андерсон прославилась в Германии, стала «соловьем вермахта». Мало кто знал, что Гиммлер хотел арестовать певицу за связь с любимым, который был антифашистом и бежал в Швейцарию, но и у Гиммлера оказались руки коротки. Она пела о солдатской тоске по дому, и ее слушали по радио английские солдаты под Эль-Аламейном, и они сделали эту песню своей песней. Потом ее стала петь у союзников всемирно известная Марлен Дитрих. С этой песней Марлен Дитрих, эмигрировавшая в США из фашистской Германии, выступала перед солдатами-союзниками в Африке, Сицилии, Франции. О ней с восторгом и признательностью писали Хемингуэй и Ремарк. Потом ее подхватили американцы, потому что ничего фашистского в этой песне не было…