Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Да уж, на них можно положиться, — заключил Хайн Зоммерванд и тоже встал.

Увидев, что весь батальон стоит задрав головы кверху и но сводя глаз с неба, он снова закричал:

— Всем вернуться в помещение!

Но никто его не слушал, только Пауль Крюгер сделал несколько шагов назад, к дверям. Он особенно старался выполнять все приказания, так как ему это было труднее, чем остальным. До сих пор он всегда шел только своим путем. Ребенком его отдали в учебно-воспитательное заведение. Пятнадцати лет он оттуда бежал. Так как он был необычайно высок и силен, его приняли во французский Иностранный легион. В его рядах он прекрасно сражался и был награжден. Однако незадолго до окончания пятилетнего срока он в пылу спора пристрелил старшего по чину. Перебежал к арабам и на их стороне сражался с французами, покуда Абд-аль-Керим не сдался французам, и тогда он снова вынужден был бежать. Здесь, в бригаде, его называли «Пауль — иностранный легионер», что его очень обижало, так как он хотел забыть о прошлом. Здесь — так Пауль чувствовал — он впервые в жизни стоял на правильных позициях.

Итак, кроме него, никто не обратил внимания на призыв Хайна Зоммерванда. Все смотрели на набегающие облака, не в силах оторвать взгляда от мечущихся силуэтов боевых машин. На голову выше всех стоял среди них Георг.

Хайн с трудом протиснулся к нему.

— Слушай, ты, как командир роты, должен… — начал он, но Георг перебил его.

— Нет, ты посмотри, ты только посмотри!.. — воскликнул он, не оборачиваясь. — Они подбили фашиста! Он падает!

При виде охваченной пламенем падающей машины из глоток четырехсот добровольцев вырвался радостный крик. Вот теперь они очнулись и, вернувшись в помещение, ощутили и холод цементных полов, и неудобство деревянных лавок, так что заснуть им больше не удалось.

Георг и Хайн не случайно остались внизу. Им надо было поговорить. С тех пор как они вместе бежали из Германии, между ними завязалась крепкая дружба. Однако случались и у них недоразумения и раздоры. И все-таки их отношение друг к другу, особенно в последнее время, когда связь их упрочилась, претерпело существенные изменения. Смятение, терзавшее Хайна в Германии, во время проверки, теперь покинуло его. Он вновь обрел почву под ногами, стал увереннее, спокойнее и опять сжился с ощущением своей ответственности и своего авторитета. Иначе все обстояло у Георга, чей жаждущий деятельности дух не находил себе применения в эмиграции. Он не знал покоя, и из чувства неудовлетворенности его тянуло к жизни, полной опасностей.

Хайн и Георг шагали вокруг красного кирпичного здания госпиталя. Позади госпиталя они наткнулись на воронку от бомбы. Деревья вокруг были расколоты. Их белые раны жалобно взывали к людям. Остропахучая смола крупными слезами катилась по стволам. Хайн и Георг остановились так близко, что плечи их соприкасались. Георг был воодушевлен тем, что видел наконец перед собой новую задачу, и был уверен в себе. Хайн, комиссар, пребывал в задумчивости, его страшила новая ответственность. Оба сознавали, что начался новый период их жизни и новый период их дружбы.

Земля вокруг была усеяна осколками бомб. На осколках этих не осталось уже никаких выпуклостей, они теперь были совершенно плоскими. Их зазубренные края сверкали как острия ножей.

Хайн Зоммерванд провел большим пальцем по одной из зазубрин.

— Как бритва… — сказал он.

— Если ты уже сейчас начнешь собирать военные трофеи, то у тебя скоро наберется целый вагон! — насмешничал Георг.

Хайн медленно взвесил на ладони большой, еще теплый осколок.

— Знаешь, что мне напоминают эти штуки? — спросил он. — Баумкухен. Когда-то в детстве я один раз ел баумкухен. Со взбитыми сливками, разумеется. Это было на чьей-то свадьбе. И долго-долго мне казалось, что нет ничего на свете лучше баумкухена.

— Странные сравнения! — удивился Георг. — А знаешь ли ты, что означает этот твой баумкухен?

— Ты тоже так думаешь? — спросил Хайн. — Я сразу подумал, что за этим стоит предательство.

— Этого я наверняка не знаю! — отстраняющим тоном сказал Георг. — Я об этом не думал. Я человек практического склада, и причины событий меня занимают меньше, чем следствия, которых можно от них ожидать. Предательство или нет, но этот твой баумкухен говорит о том, что нынче ночью на нас нападут. Нынче ночью или, самое позднее, завтра утром. Можешь не сомневаться.

Георг остановился.

Его лоб покрылся морщинами.

— А кстати, есть у тебя новости от Норы? — спросил он.

— Нет. А почему…

— Я просто так спросил, — ответил Георг, как будто хотел закончить разговор, но потом все же добавил: — Недавно мы говорили о том, почему, собственно, у нас так часто случались ссоры в Париже. Ты объяснил это нашей неудовлетворенностью… моей, во всяком случае. И в самом деле, поганая там была жизнь. Но должен честно признаться, что это твое объяснение далеко не исчерпывающее, по крайней мере, в отношении меня.

— Брось ты эти старые счеты! — взмолился Хайн Зоммерванд.

— Вероятно, они и вправду не имеют значения, — добавил Георг. — Теперь вообще ничто уже не имеет значения, кроме нашего дела.

— Ты думаешь о Норе? — спросил Хайн Зоммерванд, разглядывая осколок, который он все еще держал в руке.

— Нет, нет, — сказал Георг. — Теперь и это прошло. А кроме того, ревность здесь не совсем верное слово. Зависть, вероятно, больше подходит. Я завидовал. Понимаешь? С женщинами у меня всегда были и будут только так называемые «мимолетные связи». Я создан для одинокой жизни. А потому я всегда завидую, когда вижу, что двое сходятся навсегда. Меня удивляет, как они могут… Я бы этого не хотел, но тем не менее завидую. А тут было что-то еще. Что-то другое, что-то гораздо большее, это было ясно. Ты вдруг оставляешь меня одного в нашем клоповнике в Девятнадцатом округе и переселяешься в симпатичную маленькую квартирку на улице Вожирар. Нора для тебя готовит, у вас всегда в доме цветы и все такое…

— Тебе было очень одиноко? — чуть помедлив, спросил Хайн.

— Да что ты! Чепуха! Просто я не спускал с тебя глаз, все следил, чтобы ты не забыл свой долг перед организацией, уж очень ты погряз в житейских делах…

— Ах, вот что… Да, но теперь все это давно пройдено и забыто. Ну, мне пора, у меня еще много дел сегодня. Я возьму с собой Альберта Рубенса, ты не возражаешь? Он мне нужен как переводчик. А то я не справлюсь. — Хайн Зоммерванд проговорил все это очень быстро, обеими руками пожал руку Георга и убежал.

Из парка наползал осенний туман. Скоро стемнело, настала ночь. После объяснения с Хайном мысли Георга опять обратились к стоявшей перед ним задаче. И все-таки в этот вечер в ожидании первого боя его донимало волнение. Героическая и в то же время трагическая история нынешней кампании вставала перед ним в двух страшных названиях: Бадахос и Талавера. Одно вызывало в памяти страшную бойню, другое — панику. Впрочем, вряд ли можно в этом винить ополченцев, у них не было ни опыта, ни подготовки, ни оружия, ни командования. Теперь предстояло написать третью историю этой кампании. Она называлась «Мадрид».