Олег Меркулов - Ради тебя

— Наташа! — крикнул он. Он слышал, как она легко прошла по коридору.

— Что, милый?

— Где газеты?

— Сейчас принесу. Тебе скучно? Конечно, скучно, в чужом месте одному всегда как-то неловко. Я включу виктролу, хорошо?

Она нажала кнопку на боку кургузого чемодана, отчего крышка его беззвучно поднялась, нажала еще одну внутри его — на передней стенке чемодана загорелась лампочка — и захлопнула крышку.

Чемодан заиграл, и негромкая музыка наполнила комнату ритмичными, слегка печальными нотами. Пела скрипка, куда-то тихо звала труба, жаловался саксофон, угрюмо бубнил «бу-бу-бу» контрабас, и что-то настойчиво внушали тромбоны. А рояль вел мелодию, четко отыгрывая ритм, уступая его время от времени бесшабашному барабану.

— Нравится? Блюз «Голубая луна».

— Это электрический патефон? — спросил он.

— Нет, виктрола.

— Не видел таких.

Наташа принесла газеты и — словно сорвала губами ягодку — на ходу поцеловала его в щеку.

Он успел поймать ее за руку.

— Я не знаю, как выключается эта машина.

— Она будет играть почти час: там десять пластинок. Они сами меняются.

Она присела к нему на колени.

— Как хорошо, да, милый?

— Да. Только драконов слишком много.

— Разве?

Он осторожно обнимал ее, словно держал большую и робкую птицу, которую можно напугать резким движением и даже что-то повредить у нее, и то ли от ритмичной музыки, то ли от тепла Наташиного тела драконы уже не казались ему зловещими, а напоминали некрасивые детские игрушки, сделанные сумасшедшим. Он целовал ее, а она, смежив веки, подставляла щеки, лоб и глаза.

Погодя, она спросила:

— Хочешь помочь мне? Надо распечатать банки. Или тебе будет больно? Как твоя рана?

— Ничего, — сказал он. — Не помешает. Дверь мы оставим открытой, я давно не слышал такой музыки.

На кухне, сияющей кафелем, медным поручнем плиты, никелированными судками, кастрюлями, дуршлагами, суповыми ложками, белой пластмассой холодильника с хромированным вензелем «Прима» на дверце, он открыл консервированный горошек и банку абрикосового компота. Наташа разложила на тарелки почти прозрачные ломтики колбасы, не толще тетрадной бумаги квадраты сыра, пересыпала в узкую, лодкой, тарелку горошек, вылила компот в хрустальную вазу, уложила хлеб в корзину и напрессовала масла в масленку.

— У тебя много еды, — сказал он.

Она неопределенно пожала плечами.

— Почему — много? Люди едят каждый день.

Не согласиться с этим было нельзя. Он поводил рукой над тарелками.

— Зачем столько посуды? Потом все мыть. Зачем тебе тратить время? Компот мы могли бы есть и из банки.

У нее на этот счет была своя точка зрения.

— Нет. Мы не на фронте. Все должно быть красиво.

«Ах, черт, — подумал он. — Может, она и права? Может, действительно в жизни все должно быть красиво?»

Из яичного порошка и ветчины она стала жарить омлет, а ему сказала:

— В буфете внизу направо есть вино и водка. Папины. Но это ничего. Возьми рислинг, а водку надо перелить в графин с квадратной пробкой и поставить в холодильник. Говорят, водка холодная вкуснее. Но я не пью водки.

— Я вообще тоже. Но сегодня буду, — решил он.

Полки буфета были завалены кульками, свертками, консервными банками, мешочками и пакетами. Из батареи пустых и полных бутылок он выбрал рислинг и водку, нашел графин и вернулся в кухню. Постукивая ручкой ножа по горлышку, он скалывал сургуч и думал вслух:

— Не многие живут так, как вы.

Она обернулась к нему.

— Да. Как ужасно. Все это — война.

Он перелил водку в графин.

— Не многие жили так и до войны. Где работает твой отец?

Она ответила не сразу, но он не придал этому значения.

— В научно-исследовательском институте.

— Наверное, профессор?

— Нет, он просто большой специалист по Востоку.

— Поэтому у вас столько драконов?

— Может быть. Его отец тоже был страновед-восточник.

— Ты тоже будешь восточником?

— Нет. Моя специальность — английская филология.

— Это что такое?

— Английское языкознание.

— А-а-а… — сообразил он и добавил: — Я тоже учил английский. Немного, в школе и в госпитале. Я лежал долго. Делать было нечего, а к нам приходили шефы из школы. Было два кружка — немецкий и английский. Я учился в английском.

— And can you speak English? (И ты говоришь по-английски?) — спросила Наташа.

— No, miss. I have studied it too little (Нет, мисс. Я мало занимался), — ответил он.

— But you can! (Но ты говоришь!)

— No, miss. I cannot! (Нет, мисс. Я не могу.)

— But you are answering my questions. (Но ты отвечаешь мне)

— It makes no difference. (Ну и что же?)

— And do you like English? (Тебе нравится английский?)

— Yes, miss. What I don’t like is German. (Да, мисс. А немецкий нет.)

— Since you don’t like the Germans? (Потому, что тебе не нравятся немцы?)

— It might be. (Может быть.)

— You have not a bad pronounciation (У тебя неплохое произношение) — отметила Наташа.

— We have had a nice teacher (У нас был хороший преподаватель), — объяснил он.

— And she has taught you to add «miss» or «madam» when you speak with a lady? (Это он научил тебя говорить «мисс» или «мадам», когда ты разговариваешь с девушкой или женщиной?)

— Yes, miss. (Да, мисс.)

Наташа закинула локоть ему за шею и поцеловала в губы.

— А что ты хочешь делать после войны?

— Не знаю. Сначала надо кончить войну.

— Да. Конечно. А… а когда она кончится? Как ты думаешь?

Ему хотелось ответить ей хоть как-то определенно, но он не мог: откуда он знал, когда может кончиться война?

— Не знаю. Нам еще до границы надо километров полтысячи, понимаешь? И не просто идти…

— Так много! — Брови Наташи удивленно поднялись.

— Да.

Накрывая на стол, она рассуждала:

— Как все так получилось — такая маленькая страна и чуть не победила нас? Чуть не захватила Москву? Я помню кино «Если завтра война», потом еще «Глубокий рейд».

— «Четвертый эскадрон». — Он тоже кое-что помнил.

— И это, да. В кино было все просто: фашисты на нас нападают, мы сначала немножко отступаем, а потом гоним до самого Берлина. Сейчас эти фильмы, конечно, не идут. Стыдно, наверное, их показывать, как думаешь?

— Наверное, стыдно.

Он развернул газету. В сводке говорилось, что за прошедший день на фронтах существенных перемен не произошло, на некоторых участках шли бои местного значения, и за сутки сбито сорок два немецких самолета. Он знал, что такое бои местного значения: чтобы взять какую-нибудь высотку, ложились в землю батальоны.

Они ужинали за тем концом стола, который был ближе к балкону.

Ей, наверное, очень понравилось, что он немного понимает по-английски. Потом, когда омлет уже был готов, она заявила:

— После войны ты обязательно должен выучить английский как следует.

Он взял несколько тарелок.

— Ты думаешь?

— Да, — сказала она твердо.

На белоснежной, похрустывающей от крахмала скатерти светилось серебро ножей и вилок, сиял хрустальный графин, блестели тарелки.