Олег Меркулов - Ради тебя

Наташа не выдержала.

— Хватит! — закричала она.

— Сдаешься? — сбавив темп, спросил отец. — Сдаешься? — Тон его голоса был точно такой, как у Наташи.

Наташа хитрила, сдаваться она не хотела.

— Хватит, папка! Меня стошнит! Я отпущу руки!

— Я тебе отпущу! — пригрозил отец, все кружась. — Сдаешься, скверная девчонка?

— Сдаюсь, папка! Сдаюсь.

Отец поставил ее на пол.

— То-то!

Сначала Наташа стояла некоторое время, покачиваясь, наклонив вперед голову, будто бодаясь, но потом вдруг коварно бросилась на отца и, загнав его в угол, быстро и жестоко начала щекотать и щипать, крича снова: «Сдаешься?! Сдаешься?! Ну сдавайся же!..»

Отец сдался. Он поправил галстук, выбившуюся из брюк рубаху и причесался.

Отдышавшись, Наташа подошла к Игорю, взяла за руку и подвела к отцу.

— Это Игорь.

Всего на долю секунды глаза ее отца стали теми же холодными, враждебными, и Наташа этого не заметила, но он-то заметил.

— Я знаю. Мы уже познакомились, — ответил отец.

— Совсем?

— Совсем.

Это «совсем» включало, что ее отец знает, что они — муж и жена, и Наташа поняла это. Но ей, конечно, надо было все сделать по-своему.

— Пожмите друг другу руки.

Она представила их официально: мой отец — Глебов Андрей Николаевич. Мой муж — Кедров Игорь… извини, Игорь, я забыла твое отчество… да — Кедров Игорь Петрович.

Этого ей показалось мало.

— Игорь, целуй папку в щеку, вы — родственники!

— Ну, знаешь! — сказал он.

Ее отец выставил вперед руку с поднятой и развернутой к ней как щит ладонью:

— У мужчин это не принято.

Она не знала, верить или не верить отцу.

— Да?

— Да, — повторил ее отец.

— Да, — подтвердил он.

Наташа раздумывала всего секунду.

— Тогда поцелуйте меня.

Ее отец сделал это легко и просто — наклонился и поцеловал в голову, а он — ему было неловко, — он мялся, и Наташа сама приложилась щекой к его губам.

Притянув их к себе, так что они оказались у нее по бокам, она положила каждому на плечо руку, повертела головой: к нему — к отцу, к нему — к отцу, к нему — к отцу, постучала, часто отбивая дробь на паркете каблуками, скомандовала: «Приготовиться к обеду! Форма одежды парадная — первый семейный обед!» — и, подхватив с дивана портфель, исчезла в своей комнате.

Что-то там грохнуло, что-то затрещало, они слышали ее гневное: «Вечно эти дрянные шпильки!», — потом там все вроде угомонилось.

Ее отец, постояв с опущенной головой, ушел к себе в кабинет, а он, посидев на бегемоте в передней, выкурив папиросу, подумав-подумав, ушел в комнату Колюшки и завалился поверх одеяла на кровать.

«Вроде ничего, вроде все рассасывается», — подумал он.

Он не пролежал и минуты, как Наташа влетела к нему и шепотом, заговорщически, потребовала, чтобы, когда она позовет, он вышел к столу «при всех орденах и медалях».

Ему, конечно, пришлось подчиниться. Но подчинился он с готовностью, наверно, потому, что ему хотелось доказать ее отцу, что и он, как говорил Женька, не хуже людей.

Он не забыл холодных глаз ее отца. Он не мог их забыть.

Отец остановился у двери на балкой и достал из внутреннего кармана плоскую квадратную сигаретницу.

— Все это произошло так неожиданно. Я думал, ты рассудительней.

— Ты осуждаешь меня? — спросила Наташа. — Ты осуждаешь? Она сидела на диване, подогнув под себя ноги. Комнатные туфли стояли рядом с диваном носок к носку. Отделанные серым мехом, они напоминали сейчас двух котят.

Отец поискал глазами спички. Спичек не было.

— Нет, что ты. При чем тут осуждение? Ты взрослая, и можешь сама решать свою судьбу. Я говорю, что все произошло так неожиданно. Чему ты улыбаешься?

— Ты растерялся? Для тебя это было как снег на голову?

— Меня это…

— Огорчило?

Она спустила с дивана ноги и сунула их в туфли.

— Я принесу тебе спички. Ты опять начал курить?

Отец не сдержался.

— Тут не то что курить, тут, брат, начнешь…

Она выставила перед лицом ладони, словно загораживаясь, и быстро перебила:

— Не надо, не надо этого тона, папка. — Она сходила в кухню, зажгла ему спичку и взяла сигаретницу.

Отец курил и молчал.

Она ждала.

— Как все это неосмотрительно, — сказал отец.

— Он тебе не нравится?

Отец помедлил.

— Что тут плохого?

— Для тебя — ничего.

— А для тебя?

— Очень много.

— Именно? — спросил отец.

— Ты так часто говорил, что живешь ради меня.

— Разве это не так?

Она гладила сигаретницу.

— Я должна подумать над этим. Не делай такого обиженного лица — не ты, а я должна обижаться.

Они помолчали.

Отец осторожно стряхнул пепел в пепельницу.

— Ты сказала слишком многое, чтобы на этом закончить разговор.

Она согласно кивнула.

— Мы его доведем до конца.

Отец снова отошел к балконной двери.

— Но сначала ответь, что же плохого в том, что я…

— Я поясню, — перебила Наташа. — Перестань, пожалуйста, ходить — это отвлекает. — Она подождала; пока отец усядется в качалке. — Ты сказал, что беспокоишься обо мне, ты всегда говорил, что живешь ради меня.

— У тебя когда-нибудь был повод усомниться в этом?.

— До сегодняшнего дня — нет.

Отец серьезно посмотрел на нее и откинулся к спинке качалки.

— А сегодня?

— Сегодня — да.

— Продолжай, — мягко потребовал отец.

— Продолжаю, — ответила она. — Ты много раз говорил, что хочешь, чтобы я была счастлива…

— Да, хочу. И повторяю это сейчас. Какой отец не хочет этого своим детям?

Ах, как некрасиво прозвучало все это! Как мог отец, ее отец, сказать такое!

— А ты спросил меня, ты спросил: ты счастлива с Игорем? Нет, ты спросил это? Почему ты этого не спросил?

Стиснув сигаретницу, она прижала руки к груди, потом наклонила голову, и с ресниц ее — кап-кап-кап — падали слезы. Свет люстры, отражался в них, на секунду зажигал в слезах искорки, и казалось, что глаза Наташи роняют такие же камешки, какие поблескивали в ее кольце.

Отец встал и подошел к ней. Он был растерян и хмур.

— Наташа…

— А вдруг бы я ответила тебе: «Да, папка, я очень счастлива с ним!» — сказала она. — Вдруг бы я так и ответила тебе? Тебе не пришлось бы ни о чем волноваться — ведь ты же говоришь, что хочешь мне счастья. Разве тебе не все равно, кто принесет мне его? Важно, чтобы оно было! Зачем же отравлять его?

— Не плачь, — попросил отец. — Не надо плакать.

— Ты сделал мне больно.

— Прости.

— Ты всегда был самым близким для меня человеком.

— Был?

Она протянула руку, и отец дал ей платок. Она вытерла глава и высморкалась.

— Разве я виновата, что так устроены люди?

Черев балконную дверь им было видно, как скользят по черному небу геометрически четкие лучи прожекторов. Концы лучей, упираясь то в низкие, то в высокие облака, словно растягивались и сокращались, и были похожи на напряженные щупальца громадного животного, которое с земли осторожно трогает небо.