Олег Меркулов - Ради тебя

Игорь был рад увидеть Батракова и опять быть с ними со всеми, но его давила встреча с Никольской.

— Может, не говорить — подло?

— Нет. Она не бросит ее? Не откажется?

Было понятно, что Батраков спросил о Наташе.

— Она не такая, — сказал он. — Но удержит ли? Ведь это дело не на месяц, так? А человек ненормальный. Как тогда? Может, все-таки сказать Виктору? — Нет. Чем Виктор поможет отсюда?

Никольский то опирался локтями о воображаемую трибуну, то призывно выбрасывал руку с кистью в воображаемый зал, то стучал кулаком по воздуху. Потом, как бы увлекшись, он пошел по воображаемой сцене, пыхая трубкой, пуская дым.

— Но это только внешняя часть жизни человечества, иллюстративная половина ее. История — это действие законов содружества и насилия. Люди — люди вообще, вне времени, вне конкретной земли — живут по этим законам. Суть человеческой жизни — борьба с природой. Человек приходит в мир, чтобы узнать его, подчинить и заставить служить себе. В этом смысл нашего бытия. Иначе зачем нам рождаться? Чтобы умереть? Прийти, чтобы уйти — абсурд. Один человек мал и жалок. В содружестве он велик. Он тысячерук, тысячеглаз, тысячеголов. Кто и что устоит против него?

— Правильно, — сказал Сазонов. — Никто не устоит. А сейчас, я знаю, ты свернешь с этой дорожки.

— Не мешай! — крикнули на Сазонова.

— Но, может, это подло — не говорить? — повторил Игорь.

— Нет! — Батраков стал совсем хмурым. — Не надо, чтобы и Виктор… Скажешь еще Тарасову и Сазонову. Будет кто знает — четверо.

Никольский подождал, пока Сазонова угомонят.

— Но в человеке сидит и обезьяна. Безобразная, волосатая. Зверь. Этот зверь повернул силы человека против него. Что стало главным в человеческом обществе? Разум? Понимание? Доброта? Нет. Насилие. Власть одних, бесправие других. Побеждая природу, человек навеки поработил себя… — Никольский вздохнул и помолчал.

— … Пока есть Виктор, надо, чтобы кто-то из нас был жив. Если останется один… Последний расскажет еще кому-то. Кто стоит. Люди будут знать, и так все время, пока есть Виктор. До конца войны. Если он тоже останется, — Батраков побледнел и задышал чаще. — Я не хочу, чтобы и Виктор…

— … Человек изобретал, делал, мучился, думал, подыхал, не дожив своих дней, не спал ночей, голодал, чего только не переносил, чтобы ему жилось легче, интересней, лучше, красивей. Он сделал много добра. Но рядом с его добром всегда шло зло. Вовеки веков добро и зло были бок о бок. Человек строил и разрушал, бунтарь умирал за свободу, а жандарм заковывал в кандалы… Все ведь это включает слово Человек! Он идет по земле в добре и зле. Они — его пара ног, пара колес, пара крыльев…

Батраков вцепился Игорю в плечо.

— Начинается. Отведи меня. Быстро же! Еще чуть. Здесь… — Батраков вдруг упал. — Ложись на меня. Жми! Жми! Ж-ж-ж-жми…

Игорь навалился на него изо всех сил и, помогая даже головой, прижимал Батракова к земле, пока его бил припадок.

Сазонов обнял Никольского, а потом строго постучал ему по темени.

— Соскочили шестеренки. Крутятся вроде, а не туда. Хотел бы я знать, кто тебе их сдвинул? Но ничего, останемся живы — вправим.

Батраков в середине тридцатых готов окончил школу военных штурманов. Он получил назначение в бомбардировочный полк, который стоял на Украине у Дубно.

В курсанты он попал из детдома, а детдом научил его уважать соседа по кровати, столу, парте, верстаку, хорошо жить с людьми и бороться за себя, когда была необходимость бороться.

Снисходительный к слабостям тех, кто был мельче, Батраков прочно вошел в семью военных летчиков. Он не набивался в друзья и не заискивал перед начальством, и у него были настоящие друзья, а начальство считало его знающим штурманом — Батраков действительно знал и любил свою профессию.

Каждый экипаж был рад, когда с ним летел Батраков: летчики видели, что штурман полагается на себя, и верили в него. За несколько лет с самолетами, на которых он летал, не случалось происшествий, и завистники говорили: «Батракову просто везет, надо посмотреть, каким он будет, когда прижмет как следует, не скиснет ли».

Батраков женился на девушке с метеостанции, она была синеглазой и робкой, в ней и в восемнадцать лет сохранилась угловатость и наивность девочки-подростка. Им дали квартиру из большой комнаты и кухни в бревенчатом доме недалеко от вокзала.

Первое время Батраков не мог свыкнуться с тем, что весь этот маленький рай — его рай, что в чистой, теплой и тихой комнате хозяин он, а не кто-то другой, и красивая женщина — его жена, и что он для этой женщины самый близкий и родной человек на свете, что девочка, которая спит в коляске и сладко чмокает соской, его дочь, и что без него эта красивая женщина и эта беззащитная, как птенец, девочка будут несчастны. Потом, позднее, он не раз чувствовал, что и сам он без них будет несчастен, что без них жизнь будет не жизнь, а пустое скитание-прозябание, и у него сжималось сердце при мысли, что с ним или, еще хуже, с ними может что-то случиться. Он гнал эти мысли и радовался, что все у него хорошо, но иногда ему тревожно думалось, что так хорошо не может быть долго, что так хорошо в жизни не бывает.

Дубненский аэродром немцы бомбили в первую ночь войны.

После бомбежки красноармейцы батальона охраны, обливая друг друга водой, сумели откатить от горевших самолетов полтора десятка машин. Когда на аэродром приехали летчики и штурманы, они ужаснулись: полк не сбросил на немцев ни одной бомбы, а потери его были чудовищны.

С остервенением, раздевшись до маек и трусов, летчики вместе с красноармейцами засыпали ямы на взлетной полосе. Им не терпелось лететь, чтобы начать сводить счеты с немцами. Они работали весь день и всю ночь, и утром можно было взлетать.

Командир полка построил их спиной к сгоревшим ангарам и прошел вдоль строя. От ангаров тянуло дымом, и дым этот пах горелым деревом и металлом, кирпичной пылью и рыхлой землей. Потом этот запах стоял четыре года над очень большой частью России: от Белого моря до Волги и от нее до Черного моря.

Командир отобрал четырнадцать экипажей и с пятнадцатым полетел сам.

С первого вылета не вернулось три самолета, но командир вернулся и, подождав, пока заправят самолеты бензином и маслом, и подвесят новые бомбы, они пошли еще раз. Вот тогда не вернулся командир и не прилетела еще одна машина, но Батраков с замполитом слетал третий раз и четвертый, благо, день в июне длинный, а до немцев было рукой подать.

Шесть оставшихся машин не смогли сесть на своем аэродроме. Пока они были в воздухе, немцы опять бомбили его и вспахали все поле. Шесть этих последних машин ушли на запасный аэродром и пять сели там, а одна не дотянула: на полпути у СБ отвалилось простреленное крыло, и он упал на лес и вспыхнул там.