Мартын Мержанов - Так это было

В этих подземельях и жил обыватель Берлина в долгие часы частых бомбардировок. Постепенно с верхних этажей перекочевывали сюда подушки, матрацы, детские кроватки, примусы, сковородки, кастрюли. Вместо постели с пуховиками — теперь узкие нары, вместо деревянных полов — сырой цемент, вместо электричества — коптилки.

Несколько месяцев назад асы английской авиации разбомбили водокачку и электростанцию. Исчез свет, нет газа, нет воды, нет отопления.

Немцы теперь поняли, что такое война. Она пришла на их землю, в их столицу. Война разворотила их быт, их квартиры, обжитые отцами и дедами, целыми поколениями приобретателей и стяжателей.

Ограбив всю Европу, Гитлер подкармливал своих верноподданных. Они жили в чаду и дурмане побед. Они называли себя нацией солдат. Почти в каждой квартире на почетном месте две большие фотографии. На одной — глава фамилии с будущей женой в подвенечном платье, на другой — он же в солдатском мундире — кайзеровском, рейхсверовском или эсэсовском. В золоченых рамках висят снимки парадов, смотров, учений. В них обязательно присутствует член семьи, господин ефрейтор, а то и офицер.

И вспомнился рассказ Максима Чубука.

— …Мне повезло, — сказал он, — наш полк шел как раз по направлению Фогельзанга — родины коменданта Малиновой Слободы — лейтенанта, который — помните, я вам рассказывал — издевался над нами. Ну, я подумал: доберусь я до тебя!

И действительно, вышло так, что не только полк, но батальон, в котором служил Максим Чубук, атаковал небольшой городок Фогельзанг. Когда огонь приутих, Максим обратился к командиру батальона:

— Товарищ капитан, разрешите мне и моему другу Андрею Коже пройти по местечку… Нужно найти улицу Весселя, где живет лейтенант — комендант.

— Тот самый? — понимающе спросил комбат. — А где же ты его найдешь? Ты и фамилии не помнишь. — Подумав, офицер добавил: — Ну, иди, только не дури, знаешь приказ…

Максим и Андрей с трудом нашли нужную улицу. Освещая фонариком, высматривали двенадцатый номер. Адрес этот они знали еще в Малиновой Слободе. Слышалась беспорядочная стрельба, доносился крик, где-то звенели разбитые окна.

— Вот, — сказал Андрей Кожа, остановившись около дома со стеклянной верандой.

Наружная дверь, выходящая на улицу, была раскрыта. Стекла веранды разбиты, а ставни наглухо заколочены. Казалось, что в доме давно уже никто не живет.

Андрей подошел к внутренней двери и несколько раз ударил прикладом автомата. Глухой звук разнесся по веранде… Но в доме никто не отвечал.

Тогда Максим крикнул.

— Кто там? Откройте!..

И снова никто не ответил.

Андрей Кожа подошел к заколоченной ставне, приложил ухо к окну и прислушался.

— Кто-то разговаривает, — сказал он тихим голосом.

Друзья стояли в раздумье. Затем Андрей повторил:

— Откройте!

Из дома никто не ответил.

— Ломай! — крикнул Максим.

В помещение, освещенное коптилкой, первым вбежал Максим. Он увидел посреди комнаты двух женщин, стоящих на коленях с поднятыми руками. К одной из них, сравнительно молодой, прильнул мальчик.

— Майн гот… Майн гот… — бормотали немки.

Максим опешил. Затем крикнул:

— Вставайте!

— Майн гот… Майн гот… — шептали немки и продолжали стоять на коленях. Мальчик заплакал.

Максим, указав на молодую женщину, спросил:

— Жена Вальтера?

Она кивнула головой. В глазах застыл страх и изумление.

Максим спокойно вынул из кармана серенькую книжку «Русско-немецкого разговорника», долго его перелистывал, а затем спросил:

— Во ист лейтенант Вальтер?

— Вальтер? — почти в один голос спросили женщины.

— Да, да… Вальтер, — подтвердил Чубук.

— Вальтер капут… Варшава… капут…

— Жалко! — сказал Кожа. — Мы бы ему дали чертей…

Чубук еще раз посмотрел на женщин, резко повернулся и сказал:

— Идем, Андрей.

Я вспомнил рассказ Чубука, когда мы находились в берлинских пещерах. Фашизм воспитал этих лейтенантов. Теперь война жжет их землю, их города и дачи, их квартиры. Плачут их матери и жены. Теперь они не хотят войны. Они вывесили детские пеленки, белые простыни и скатерти: сдаемся!

Война проиграна, гитлеровская армия разгромлена, советские войска в Берлине.

Мы беседовали со многими жителями. Чего они хотят? Жить, жить, просто жить. Только бы скорее конец ужасу.

Медленно, но уже начинает рассеиваться гитлеровский дурман. Горечь разочарования, позор поражения, ненависть к зло обманувшему народ Гитлеру и страх за свою жизнь, за свое будущее — вот что испытывал в те дни «средний немец».

Но и среди них нет единства. Одни еще сопротивляются, другие сдаются в плен, одни поднимают белые флаги, другие переодеваются в штатское платье и стреляют в нас из-за угла.

Только что на одной улице выстрелом в спину убит наш майор. Кто стрелял? Немец. Фашист. Но вот подходит к нам старик и поднимает над головой сжатый кулак: «Рот фронт». Его зовут Карл Вентцель, и он только что освободился из тюрьмы, где сидел за попытку «ниспровергнуть нацистский строй». Он показывает нам документы. Он немец.

Подходит шестнадцатилетний парень Гарри Хикс.

— Я ненавижу Гитлера, — говорит он. Этот мальчик тоже немец. А другие мальчишки по подпольному телефону сообщают гитлеровским офицерам данные о наших КП. Все перемешалось сейчас в немецком народе, в сознании и в душе каждого немца: он потрясен, раздавлен, перепуган, взбудоражен.

Одна женщина сказала нам:

— Немец любит приказы.

Наши приказы и листовки дошли до сознания испуганных горожан. Берлинские немцы знают теперь, что их никто не тронет.

— Нужно спасать Германию, — изрек Герман Геринг и поторопил генерала Коллера с самолетом на Париж. Радиограмма Гитлеру ушла, и Геринг ждал ответа. Долгое молчание его беспокоило. Он знал, что его недруги будут всячески влиять на фюрера. И все же Геринг надеялся на вмешательство западных держав, которые, как он полагал, не дадут большевикам возможности хозяйничать в Центральной Европе.

…А в этот момент в бункере все еще заседали. Гитлер собрал Бормана, Геббельса, переселившегося в бункер Аксмана. Тут же военные: Кребс, Фегелейн, Бургдорф, Фосс, офицеры.

Канцлер слушал доклад Кребса. А тот сообщал, что армия Венка пытается прорваться к Потсдаму. Она помогла некоторым малочисленным отрядам выбраться из окружения. Генерал Штейнер успеха не имеет.

Именно в этот момент Борман, который выходил из комнаты совещания, а теперь вернулся, передал Гитлеру радиограмму и голосом, полным иронии, сказал: «От преданного вам Геринга».

Гитлер долго, словно бы по слогам, читал послание и неожиданно для всех перечитал вслух: «Чтобы я немедленно взял на себя в качестве вашего преемника… общее руководство рейхом с полной свободой…» «Фюрер» положил радиограмму на стол и оглядел всех. Но тут словно что-то взорвалось. Все начали наперебой кричать: «Позор, предательство!», «Где же честь?», «Это кощунство», «Он потерял разум, он лжет о своей верности…», «Фюрер, обратите внимание на ультимативный тон».