Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Это была она, любимая, то самое призрачное видение, за которым он шел в никуда в течение этих трех недель, позабыв о самом себе!

Он смотрел на нее как зачарованный. Им овладело невероятное удивление, он был не в состоянии понять, какое чудо совершилось в его отсутствие, если женщина, которая, как он думал, сражена тифом, ходит по лагерю жива и невредима. В нем столкнулись одновременно два желания — броситься к ее ногам и закричать от радости, что нашел ее, или провалиться сквозь землю у нее на глазах, чтобы смертью своей положить конец безумству, которое погнало его к Курску.

«Знает ли эта женщина, что все совершенное мною сделано из-за нее?»

Корбу пытался прочесть на ее лице малейшие признаки волнения, нежности, понимания той драмы, печальным героем которой он стал. Но лицо ее было таким же непроницаемым, как и у других, а молчание не прервалось ни единым звуком. Наоборот, можно было предположить, что в ее глазах, как и в глазах окружавших их людей, проскользнуло осуждение. Штефан Корбу почувствовал, как обмякли вдруг ноги, как по щекам потекли крупные горькие слезы.

В это время дежурный офицер опередил группу и встал, как барьер, между беглецами и толпою пленных. Он равнодушным жестом показал беглецам, чтобы они спустились в подвал.

Штефана Корбу посадили в келью, откуда они уходили три недели назад. Ему приказали снять брючный ремень и шнурки с ботинок. Затем послышалось лязганье запираемого снаружи засова, и Штефан оказался один в четырех стенах, на узком, два на два метра, пятачке.

— Тюрьма в тюрьме! — прошептал он самому себе и горько улыбнулся.

Корбу растянулся на постели, взглянул на потолок. Теперь для него все стало ясно. Начнутся допросы, может быть, состоится суд, и, вне всякого сомнения, его поставят к стенке. Не раз ему приходилось играть в прятки со смертью, не раз он бывал в ее лапах, но всегда ему удавалось избежать ее поцелуя… Теперь же ему все было безразлично. Он рискнул и проиграл! Что ж, справедливо, надо расплачиваться, даже если цена — сама жизнь. Только об одном он сожалел: Иоана никогда не узнает, как иллюзорная любовь может привести к расстрелу.

Ему оставалось только одно: ждать…

Совсем рядом послышались по-военному размеренные шаги Балтазара, который метался по келье, словно запертый в клетке зверь. Десять шагов туда, десять обратно. Нетрудно себе было представить, как он мечется взаперти, натыкаясь на стены, отскакивает от одной, чтобы снова наткнуться на другую. И так день и ночь непрерывно на этом ограниченном пространстве.

А по ту сторону, слева, тоже слышались какие-то звуки. Это капитан Новак бил кулаками в стену. Он стучал до исступления, пока не падал от бессилия, потом короткая передышка, и снова бесполезные удары до полного истощения сил.

Штефан Корбу мог бы обратиться к тому и другому:

— Успокойтесь, люди добрые! Это ни к чему. Смерть лучше всего ожидать в тишине!

Но он молчал.

Однажды поздно вечером, после того как пленный венгр принес им еду, а дежурный офицер совершил положенный по уставу обход, то есть когда уже некого было ждать, внизу послышались чьи-то шаги. Он замер посреди кельи, словно пронзенный с головы до ног током, и уставился на дверь. Шаги замерли как раз напротив его кельи. Ощущение того, что по ту сторону двери стоят солдаты охраны, прокурор, а может быть, и священник Георгиан, прибывшие выполнить последние формальности, вызвало у него сильный отлив крови от щек. Когда открылась дверь, пришедшие просто испугались его вида, настолько он был желт и перепуган.

Это были доктор Анкуце, Паладе и профессор Иоаким со своей неразлучной кошкой на руках.

Они вошли, испытывая чувство неловкости. Ситуация была странная. Им столько пришлось добиваться разрешения на свидание с Корбу, и вдруг такая нелепая робость и молчание. Но Штефан Корбу понял этот душевный кризис своих друзей еще более парадоксально.

— У меня такое впечатление, что вы пришли проститься со мной…

И то, что никто не возразил, еще более усилило напряженность. Корбу продолжал стоять посреди кельи, видя, что каждый из пришедших стремится избежать его прямого взгляда. Паладе устроился в углу, Анкуце сел на край кровати, бессильно опустив голову на руки, профессор никак не мог найти себе места. В конце концов он подошел к Корбу и, не смея взглянуть ему прямо в глаза, едва слышно спросил:

— Ну как дела, парень? Как себя чувствуешь?

На губах Корбу появилась горькая улыбка. Он машинально погладил кошку и прислонился к стене, чтобы видеть сразу всех. Он прекрасно понимал их странное поведение. Какими словами можно было бы успокоить осужденного на смерть? Он чувствовал себя одиноким и чужим для них. Но ему хотелось как можно скорее убедиться в правоте своих предположений.

— Вы что, уже знаете, что все кончится без суда?

— Нет! — поспешил рассеять его опасения доктор. — В любом случае суд состоится. Вот для этого мы и пришли. Приближается день суда, и мы хотим придумать, как тебе помочь.

Лицо Корбу прояснилось, смягчились черты. Возникла манящая надежда, что еще не все потеряно. Одновременно с этой уверенностью в нем пробудился старый порок — беспредельная заносчивость. Он гордился обретенным опытом и считал себя выше этих узников, неспособных подняться против собственной судьбы. Корбу принялся ходить вдоль кельи, по очереди бросая слегка иронический взгляд на каждого.

— Не правда ли, впечатляющий момент? Даже если вы ничем не сможете мне помочь, я все равно сохраню о вас самую приятную память.

— Почему ты всегда так циничен, Штефан Корбу? — послышался чуть удивленный голос лейтенанта Паладе.

— Я всегда бываю самим собою, дорогой Паладе. Так почему же ты вообразил, что я должен быть иным как раз теперь?

— Сейчас совсем не подходящий момент разыгрывать мелодраму.

— Но и вам не следует злоупотреблять филантропией. Никто не просил вас об этом.

— Это наше право, Штефан Корбу! — произнес доктор Анкуце с горьким упреком. — Ведь ты же когда-то был участником антифашистского движения, и оно пострадало из-за тебя. Ты заставляешь меня напомнить тебе, что нам совсем не легко было противостоять выпадам Голеску после того, как один из нас предал движение.

— А не думаешь ли ты, что это уж слишком?

— Напротив! Именно так и есть. И если мы в соответствующее время не сумели тебя удержать, то сейчас не хотелось бы потерять тебя совсем. Антифашистов не так уж много, чтобы мы были равнодушны к потере одного из нас.

Корбу остановился, нахмурив брови, и спросил с удивлением:

— Следовательно, мне грозит смерть?

— Конечно, вполне возможно! — без всякого сострадания резко ответил ему доктор. — Уж не думаешь ли ты, что может быть по-другому? Война и законы войны суровы. Лагеря, окруженные колючей проволокой, часовыми, и созданы для того, чтобы никто не бежал. Что было бы, если бы тылы фронта оказались напичканы беглецами из лагерей наподобие вас? Кто осмелится бежать, тот пусть испытает всю суровость закона. Этим шутить нельзя.