Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Но от операций по удалению аппендицита, обыкновенной кисты, от открытых ран перейти сразу к сложной операции на желудке в условиях возможного перитонита под наблюдением доктора Хараламба, известного скорее как терапевта, Анкуце показалось по меньшей мере рискованным, если не опасным. Разве ей трудно было вызвать доктора Ульмана из казармы или, наконец, его, Анкуце? Что же заставило жену комиссара броситься в столь рискованное предприятие?

— Вызвать доктора Ульмана было трудно, — сказала сестра Наталья, которая, казалось, читала его мысли, как книгу. — Вы ведь знаете, у него сегодня после обеда было четыре операции. Он с ног валился от усталости. А вы ушли, туда, вниз… Операцию надо было начинать срочно… каждая потерянная минута…

Анкуце в нерешительности стоял перед дверью операционной, слегка повернув голову в сторону старенькой сестры. Он долго и задумчиво смотрел на ее невероятно бледное, измученное скрытыми переживаниями лицо. Трагедия детей, отобранных у нее войной, запечатлелась на лице женщины глубокими, словно борозды на восковой доске, морщинами. И все-таки в мягком свечении добрых глаз сестры, в той тени, которая навсегда заслонила их прежнее сияние, на сухих губах, слегка опускающихся в уголках горькой улыбкой, виднелась спокойная доброта, покорность судьбе, свидетельствующая о собственном миропонимании. Уважение, которое питал к ней Анкуце, было обязано как раз этому высшему пониманию жизни, когда несчастная мать платила за смерть своих сыновей спасением их убийц. По крайней мере теперь ее поступок обретал поразительные размеры.

«Господи, какая женщина! — восклицал про себя потрясенный доктор Анкуце. — Говорит о человеке в операционной, как будто об одном из своих родных. Борется за его жизнь, словно он не враг. Как же тут не возмущаться таким преступлением, как эта война! Для чего ее нужно было начинать? Для того чтобы убедиться в душевных качествах таких людей? Милая, чудесная Наталья Ивановна!»

Он взял руку женщины и ласково прижал ее к своей щеке.

— Я понимаю! — прошептал он, и его губы сами но себе коснулись жесткой, мозолистой руки ее. — Очень хорошо. Будем надеяться, что не случится никакой неприятности.

— Не случится! — сказала сестра твердо. — Иоана Петровна верит в то, что делает.

Доктор вошел в операционную. Здесь горела единственная металлическая лампа с огромным, как соломенная шляпа, абажуром над самым операционным столом. Она была похожа на магический неподвижный глаз. Ее глянцевитый сильный свет, ограниченный маленьким кругом, делал остальную часть комнаты необычайно темной.

Анкуце не решался приблизиться. Его взгляд приковала стоящая тесным кругом вокруг операционного стола группа врачей. Сначала он заметил силуэт сестры Фатимы Мухтаровой, которая стояла в конце стола, и следила за аппаратом, регистрирующим ритм сердца оперируемого человека. Лица его не было видно, оно находилось в тени абажура. Лежащее на операционном столе тело едва угадывалось под простынями. Оно было своеобразным маленьким, потревоженным конвульсиями мирком, в котором нарушилась гармония первоначальной слаженности. В нем двигались две нежные руки женщины, для того чтобы привести все в порядок, устранить любую угрозу смертельного исхода.

Анкуце не видел рук Иоаны Молдовяну, потому что она стояла к нему спиной, но он угадывал каждое ее движение, совершаемое почти с математической точностью, хорошо знакомое ему по операциям на желудке. Он мысленно дублировал каждое ее движение, следил за последовательностью в использовании инструментов, за той сосредоточенностью, с которой Иоана проникала в тайны организма. Время от времени слышалось:

— Иглодержатель!

— Тампон.

— Зажим…

У Анкуце было такое ощущение, будто происходящее он видит через перископ.

Постепенно первоначальные сомнения, замешательство и страх уступили место спокойному объективному научному доверию. Критический взгляд экзаменатора исподтишка исключал возможность какой бы то ни было случайности. Впрочем, доктор Хараламб, который ассистировал ей с детской покорностью, бросил на мгновение взгляд в сторону двери (вероятно, он заметил приход Анкуце) и, слегка качнув головой, улыбнулся под марлевой маской, как бы говоря:

«Все в порядке, старина! Не бойся! Все идет как по маслу!»

— Зажим Кохера! — воскликнула в этот момент Иоана Молдовяну. — Я сказала, Кохера.

Все вошло в нормальную колею. Но вот это нормальное состояние, не вызывающее беспокойства, и заставило Анкуце вздрогнуть.

Ему пришло в голову странное сравнение — незнакомый человек на операционном столе ассоциировался с другим, с тем, кто сидел в подвале, над которым все еще висела угроза смерти. Сравнивая эти две судьбы: одного, который вот-вот будет спасен, и другого, который завтра получит высшую меру наказания, — доктор Анкуце был вынужден для себя отметить ту самую иронию судьбы, которая нередко распоряжается жизнью. В сущности, что связывает Иоану Молдовяну с чужим человеком, лежащим перед ней, на которого она тратит столько душевных сил, чтобы спасти его от смерти, и что разделяет ее со Штефаном Корбу, над которым угрожающе нависла смерть? А почему бы ей во имя того же гуманизма завтра не воскликнуть перед судьями: «Подарите ему жизнь! Это же всего лишь больной человек. Оставьте его нам, и мы его вылечим!» Так почему же ей не сделать этого?

Он вышел из операционной настолько изнуренным и подавленным, что казалось, будто он сам провел операцию. Анкуце прислонился к стене. Резкий свет в холле заставил его снять очки. Привычным жестом он потер уставшие от напряжения веки.

Доктора Ульмана, готового к операции, он заметил лишь тогда, когда тот спросил его:

— Конец?

Вопрос звучал странно. Конец операции? Или конец тому человеку? В голосе Ульмана звучала тревога, а на лице виднелись признаки волнения. Анкуце не удивился, что видит его в госпитале, хотя у него были все причины удивляться этому (кто его оповестил? почему пришел? почему он так сильно взволнован?), и устало ответил:

— Еще нет! Возможно, сейчас зашивают.

— Хотите сказать, что вы даже не ассистировали?

— А зачем? — удивленно спросил Анкуце. — Она сама прекрасно может довести операцию до конца.

— Но не такую, — сурово возразил Ульман. — И не у такого человека, который там сейчас находится!

Анкуце сделал над собой усилие и немного неестественно улыбнулся.

— Не будем преувеличивать, господин доктор!

Он хотел было присесть на ступеньку лестницы, но Ульман взял его за локоть и взволнованно воскликнул:

— Господи! Значит, вы не знаете, кто тот человек?

— Нет! — удивленно ответил Анкуце. — Кто же?