Иван Меньшиков - Полуночное солнце

— Ишь ты! — растерянно произнес дед Афанасий. — Да ведь только вчера я письмо от него получил. Жив. Здоров. Пусть Настенька не плачет.

— А она плачет, — сказал Ленька, — и у меня даже сердце кровью обливается.

Дед испуганно заерзал на обрубке бревна, который заменял ему на пароме стул, и торопливо стал шарить за пазухой. Ленька увидел в его руках толстый потертый пакет.

— Вот передай ей. От Василия… Она ведь без ума от него. Оно и понятно: мои сыновья на всю округу славятся!.. Одним словом…

— А завтра будет праздник, Первое мая, — сказал Ленька грустным-грустным голосом, чтобы до конца расстроить деда. — Всем будет праздник, и только у твоей Настеньки будет черная тьма в душе.

— Это почему же? — не понял дед.

— Потому что тебе нельзя уйти с парома, а я тебе не почтальон. Незачем мне твое горе понимать, раз ты таким бюрократом стал.

— Да ведь керосин-то казенный, а вдруг да ты его не довезешь! — сказал дед, заискивая и волнуясь. — Ну, я знаю, что это в твою тракторную бригаду. Ну, знаю, что мне не сильно попадет, если отпущу и без накладной: не стоять же машинам, а все-таки что мне скажет директор мэтееса? Он скажет: «А где же формальные основания на данную выдачу? Почему не сам бригадир получил?»

— И директор твой тоже тогда бюрократ, и я с ним делов не желаю иметь! — сказал в сердцах Ленька. — Сидишь тут, как старый куран на яйцах: и сам не высиживаешь, и гусыню не пускаешь. Не внук я тебе после всего этого!

Ленька сошел на берег и решительно стал поворачивать телегу вправо, к дороге.

— Ишь ты, какой упрямый! — проворчал дед, втайне гордясь такой чертой у внука. — Да ведь пойми ты, что она работать не сможет, если плакать начнет, — сказал он увещевающе. — Ведь силы той нет у человека, когда он слезой истекает, а тут еще праздник!

— Нет, она на твоих вестях без горючего будет пахать, — сказал насмешливо Ленька. — Говори уж лучше: дашь лигроин или не дашь?

Дед подумал, плюнул в воду и сердито махнул рукой:

— Ну ладно, бери… Только к ней в первую, значит, очередь… Пусть ей радостно будет завтра!

Через час Ленька был уже в степи. Бойко бежала пара лошадей по укатанному большаку, и видел Ленька Млечный Путь и бескрайние, далекие курганы на горизонте, и слышал Ленька, как гудит земля, точно в ней глубоко зарыт тракторный мотор и он работает всю ночь, а по балкам ползут светлячки тракторов. Много светлячков. На заре они потухнут, а пока надо успеть развезти горючее во все четыре бригады.

И, понимая это, Ленька торопливо причмокивает губами и кричит на лошадей бодрым голосом.

У первой бригады он кричит Фекле Волжиной:

— Хватит бочонка или еще дать? Сколько спахала?

Фекла на секунду приглушает мотор и устало разгибает спину.

— На семь гектаров больше. Бочонка хватит.

И тянет на себя левую рукоятку. Трактор, сдержанно ворча, поворачивается — и пять глянцевитых пластов, пахнущих полынью, остаются позади него.

У Таволжанки Ленька сбрасывает второй бочонок и подбирает пустой, на котором написано:

«Леня, передай бригадиру, что барахлит мотор. Еле выполнила норму».

— Поменьше бы рвала спросонья, — говорит Ленька. — И чего только они нервничают?

За мостом он сталкивает третий бочонок, и тракторист Тарас предлагает ему сделать перекур.

— Некогда мне этим заниматься, — говорит Ленька. — Лучше скажи: скоро ты клеточку-то запашешь?

— Ишь ты, какой деловой стал! — улыбается Тарас. — С полгектара всего и осталось-то. Если бы вот полчаса назад привез бы мне питания, было бы давно запахано.

— Это дед задержал, — смущенно говорит Ленька. — И ведь родня, а не доверяет! — хмуро добавляет он. — Бумагу, говорит, подавай.

И, передав Тарасу просьбу соседней трактористки, чтобы к ней подъехал бригадир, Ленька трогает вожжи.

— Ты торопись, — уже без улыбки говорит Тарас, — у Насти горючее тоже на исходе. Она сильно устала, и если ей вовремя не подвезти, она не закончит до утра свою клетку. Спать ляжет.

— Ну вы, кургузые! — кричит Ленька на свою пару. — Двигай!

Лошади выносят телегу на пригорок, а потом дорога сворачивает в лощину, и от быстрой тряски зубы Леньки стучат, как от стужи.

— Эй вы! — размахивает вожжами Ленька и всматривается в предутренние сумерки, пытаясь найти на горизонте свет от фонаря «летучая мышь» на тракторе Насти.

Но фонаря не видно, и холодок пробегает по спине Леньки: по его вине стоит теперь трактор, и двадцать гектаров будут засеяны на сутки позже.

— Старый ворчун! — сердится Ленька и вновь кричит на лошадей.

Летят мимо маленькие мосты. Катаются бочки в телеге, плачет выпь в болоте, и Леньке тоже хочется заплакать от обиды. Ох уж и распишет он во фронтовом листке деда за его бюрократизм!

Вновь горка, вновь лощина, вот и последний мосток. В сумраке ничего не видно.

— Тпру, тпру!.. — испуганно кричит Ленька, натягивая вожжи.

Но лошади, закусив удила, врываются на мосток, и перила с гнилым хрустом падают в ручей, а бочки перекатываются через свалившегося Леньку и шлепаются в грязь по другую сторону мостка.

Испуганная упряжка резко останавливается на горке. Лошади дрожат, и испуганно косит карим глазом на Леньку толстозадый мерин Гнедко.

— У, изверг! — плача, говорит Ленька. — Дубина стоеросовая!

Присмиревший Гнедко покорно поворачивает обратно. Телега цела, и горючее не разлилось. Только гнилые перила лежат в воде.

Ленька входит в лужу и пытается поднять бочонок. Тяжело. Двести литров в бочонке. Ни за что не поднять! И Леньке хочется заплакать от большой обиды на себя и на лошадей. Стоит, наверно, трактор Насти, и сегодня утром все будут показывать на Леньку пальцами и говорить: «Гнать его надо из бригады! Только за воробьями гоняться и может! Весь сев сорвал!»

— Проклятая корова! — кричит Ленька на Гнедка и, не смахнув слезы, пытается подкатить бочонок к телеге.

— Кто-то там в грязи валяется, — слышит Ленька мужской голос.

Это люди идут в город по своим делам.

— Дяденьки! — кричит Ленька. — Помогите, дяденьки!

Но у «дяденек» чистые поддевки и сапоги с галошами — им вовсе не хочется пачкаться в грязи, и они идут мимо.

Липкий холодок пробегает по телу Леньки. Он выбегает на дорогу и, широко расставив руки, плачет:

— Помогите, дяденьки! Там ведь трактор стоит! Сев срывается! Ну что вам стоит? Я сам сапоги вам почищу!

Прохожих трое. Тот, что с тяжелым мешком на плече, грубо отталкивает Леньку левой рукой и говорит:

— Из-за тебя, раззява, еще на базар опоздаю.

И проходит мимо.

Но человек в красноармейской шинели хлопает Леньку по плечу и кивает спутнику, тоже чуть-чуть прихрамывающему на одну ногу:

— Давай поможем. Сердце, видать, у него болит за хлеб. Настоящий мужик!