Вальтер Горриш - Звучащий след

Очнулся от сильного удара. Над ним стоял солдат с красной звездой на пилотке, хохотал громко:

— Ну что, попался на крючок, карась ты эдакий?

Горриш поднял руки.

— Никс капиталист, нике капиталист! Бин товарыш…

…Когда привели в штаб, вытянувшись, доложил четко:

— Майор Вальтер Горриш прибыл в расположение своей армии!

Его допросили:

— Чем подтвердите свое пребывание в интербригаде? Не сохранилось ли свидетелей?

Он надолго задумался. Вдруг вспомнил: командный пункт батальона, блиндаж, русский писатель в берете, с трубкой.

Не знаю, знакомо ли вам это имя: Илья Эренбург…

…Солдаты батальона «999» с оружием в руках перешли на сторону Советской Армии.

В 1945 году Вальтер Горриш вернулся в Берлин с советскими войсками.

…Служба в народной полиции, работа с молодежью, книга «За свободу Испании». Потом рассказы, сценарии, повести, среди них — «Звучащий след».

Литературное признание.

В Берлине на приеме в Союзе немецких писателей чествовали гостей, которые приехали на шиллеровские торжества. Горриш сидел слева от меня — худощавый, с обветренным красным лицом, прямые русые волосы решительно откинуты назад.

Встала Анна Зегерс, подняла рюмку.

— У нас сегодня еще один праздник. Нашему Вальтеру Горришу пятьдесят лет. Выпьем за его здоровье и за его книги.

Горриш смутился:

— Ну, это не так уж важно.

В тот день я узнал историю Вальтера Горриша, а впоследствии, прочитав в журнале «Нейе дейче литератур» статью о нем Гельмута Гауптмана, написал этот биографический очерк…

…Рассказывают, что, став уже признанным литератором, Горриш отправился однажды на молодежный воскресник: строили клуб или театр, точно не знаю.

Он клал кирпичную стену, работал споро и с таким умением, что кто-то, глядя на него, спросил:

— Ты что, каменщик?

Горриш ответил:

— Писатель.

Вот кто такой Вальтер Горриш, книгу которого нам сейчас предстоит прочитать.

— Началось, доктор, — сказал я и подмигнул моему другу Ахиму.

Наши нехитрые пожитки, собранные впопыхах, были готовы, и чиновнику бельгийской охранки, который явился арестовать нас, как подданных враждебной державы, не пришлось долго ждать.

По правде сказать, у нас с Ахимом установились уже широкие связи с местным населением и нам ничего бы не стоило заблаговременно скрыться. Но с той минуты, как над Гентом появился первый немецкий самолет, — это случилось сегодня, около пяти утра, — мы знали, что делать. Наше место было среди соотечественников. Это были политические эмигранты и те немцы — их оказалось порядочно, — которые прибыли в Бельгию по делам службы или по личной надобности. Всех их теперь безжалостно сорвала с места и сбила в кучу война. Ахим и я были только двумя каплями в бессмысленно бурлящем потоке, и все же мы дерзко пытались дать ему направление и цель.

Ахима я знал уже много лет. Он был одним из студентов-евреев, покинувших Германию в 1933 году. Образование он закончил в Брюсселе, а затем в качестве врача участвовал в войне в Испании. После поражения Республики мы вместе вернулись в Бельгию. И, пожалуй, к сказанному пришлось бы добавить совсем немного, одно — только в солнечный день ранней осени Ахима сразила пуля, — если бы в тот вечер дверь в зал, куда нас привели (там висел табачный дым и гудели голоса), не открылась еще раз. Вошел Эрвин Экнер, как он отрекомендовался позднее, долговязый парень, волочивший за собой тяжеленный чемодан. Он направился прямо к нам. «Гады, еврейские прихвостни!» — прошипел он сквозь зубы. Я посмотрел на него. Искусственная улыбка, холодная ненависть, притаившаяся в опущенных уголках рта, внезапно сверкнувшая в его серых глазах… Кивнув, в сторону полицейского, стоявшего у дверей, парень без спросу поставил между мной и Ахимом свой чемодан и сказал:

— А то нет?

Я молчал, ошеломленный тем пылом, с каким этот юнец, вряд ли достигший восемнадцати лет, развернул перед нами свой идейный багаж. Я отступил на шаг, стараясь, впрочем, не выпускать из поля зрения этого опасного субъекта, с такой непосредственностью поместившегося между нами, и только уголком глаза поглядел на Ахима. Ахим сидел как в столбняке, казалось, у него на секунду остановилось сердце, а быть может, бесчисленные биения пульса слились в единый сокрушающий удар.

— Что это значит? Что ты хочешь сказать? — растерянно пробормотал Ахим. Кожа на его лице внезапно обмякла, сморщилась, стала похожа на серый, помятый лоскут. И виною всему был этот парень!

— Я хочу сказать, — ответил новенький без обиняков, — что полицейские за дверью, которые угостили меня пинком в зад, — еврейские прихвостни, да, трижды окаянные прихвостни. Ну, ничего — наша армия скоро покажет этим овчаркам в мундирах где раки зимуют.

И парень обрушил на нас длинную речь, в которой доказывал на все лады, что евреи — существа, лишенные сердца, вместилище всех пороков и что они только для маскировки приняли человеческий облик. Выговорившись, он стал наводить порядок в своем чемодане. При этом он действовал как совершенно нормальный человек, который хочет отвоевать себе как можно больше места. Его умение прикидываться нормальным меня просто ошеломило. Он вставил ключ в никелированный замок чемодана и поднял крышку: стопка верхних рубашек, носки, платки — все в образцовом порядке. Несомненно, перед чемоданом стояло на коленях мыслящее и цивилизованное существо. Безуспешно проискав что-то с минуту, юнец в растерянности обратился к Ахиму:

— Я забыл сигареты.

Ахим тяжело перевел дыхание и ответил:

— Ладно, сейчас погляжу…

Он порылся у себя в кармане, достал портсигар и протянул юнцу сигарету. Мало того, он дал ему еще и прикурить — спички были мои.

Я не знал, как мне быть — молча наблюдать за поведением Ахима или высказать свое возмущение, — и тупо глядел на спину парня. Зеленый пуловер плотно обтягивал гибкие плечи и бедра, такие узкие, что я мог бы обхватить их ладонями. Парень прикрыл разрытое нутро чемодана, разгладил солому у себя под ногами и улегся поудобней.

— Первый раз закурил сегодня после всей этой заварухи.

В окна струился вечер.

Я глядел на Экнера: его лицо озарял медно-золотистый отблеск. Юнец был похож на упрямого жеребенка, который, фыркая, от любопытства переворачивает все вверх дном. «Иоганн, — думал я, — будь начеку, не давай себя одурачить. Ты только что видел его настоящую морду. Из парня воспитали пса, который кусает исподтишка. Он — истязатель, вроде того негодяя, который в 1933 году в штабе СА разбил тебе губы железной штангой. Ты выплюнул ему под ноги свои зубы, а он скорчил такую же озабоченную гримасу, как этот юнец, что растянулся сейчас на соломе и хмурит свой гладкий лоб. Не доверяй ему! Гляди в оба, Иоганн, не то как бы эта история не повторилась с тобою опять».