Вальтер Горриш - Звучащий след

Экнер снова принялся рыться в своем чемодане. Он извлек из него картонную коробку, пахнувшую печеньем и шоколадом, и угостил Ахима. Мало того, он стал всех обносить сластями.

— Прибереги лучше для себя, — посоветовал ему Ахим, — тебе еще не раз придется лапу сосать.

Но парень вдруг расхохотался, беззаботно и звонко. Смех этот взметнулся фонтаном и, рассыпавшись брызгами, окропил лица лежавших рядом людей.

— Ну, это еще не беда — надо только крепче держаться друг друга, — сказал он.

«Не давай себя околпачить», — снова эхом отозвалось во мне. Но слова его брали меня за душу. Я поднялся, решив спастись бегством, и, спотыкаясь о вытянутые ноги, направился в зал. Однако возле Гроте я остановился. Гроте был на несколько лет моложе меня. Резчик по кости, вечный мечтатель, он отличался необыкновенной наблюдательностью.

— Только что один немец-жестянщик, — он живет в Бельгии уже не первый год, — пытался спекульнуть своим сыном, — сразу сказал Гроте. — Он заявил бельгийскому офицеру, что жена у него — бельгийка и потому никто не имеет права его арестовать. Тебе надо было видеть лицо офицера после этого заявления — ни дать ни взять желтая помятая тряпка. «Поди сюда, Вилли, — сказал жестянщик сыну, — подойди к господину офицеру, — покажи ему, какой ты молодец в свои семнадцать лет. Вот какие плечи! На каждом уместится полдюжины винтовок его величества короля. Скажи офицеру, что нельзя арестовать человека, чей сын готов отдать свою жизнь королю». — Глаза Гроте потемнели, — словно ему причинили боль. — Гнусная сделка, скажу я тебе.

Сумерки поглотили лица и шепот окружающих; вскоре завесили окна, и в зале вспыхнул свет. Шагая через чьи-то вещи и распростертые тела, я возвратился на свое место. Ахим и Экнер лежали голова к голове. Я опустился на подстилку. Экнер устроился между мной и Ахимом.

— Смотри-ка, — сказал он Ахиму, указывая на страницу иллюстрированного журнала, — вчера я получил его из дому, то есть от моей девушки.

Он ткнул пальцем в группу людей на снимке. Угрюмые, изможденные лица, глаза, опущенные вниз, будто сосредоточенно взирающие на плотно сжатые губы, Между ввалившимися щеками торчали носы, словно изготовившиеся к удару клювы. Головы у всех были обриты наголо.

— Евреи! — выпалил парень, протягивая Ахиму журнал.

— Знаю, знаю, — отмахнулся тот. — Чуть-чуть ретуши, к тому же все они много лет балансировали между гетто и пулей. Не удивительно, что лицо человека отражает и то, что он уже пережил, и то, что ему еще предстоит пережить.

Ахим на секунду прикрыл рукой глаза, потом опять улыбнулся вымученной улыбкой — казалось, судорога свела неподатливые мышцы его лица.

— Биберман, о котором я тебе еще расскажу, выглядел иначе, — продолжал пояснять гонец. — Ведь по внешнему виду их сразу не распознаешь, но стоит мне оказаться рядом с евреем, как я слышу предостерегающий голос крови. — И он развел руками. — Вначале я этого не понимал. Но начальник нашего конструкторского бюро… — Экнер покраснел. — Словом, я стою здесь, а там, на другом краю ничейной земли, — еврей.

Ахим закинул голову. Резкий свет лампы падал прямо на его застывшее в напряжении лицо. Я затаил дыхание. Сейчас Ахим положит конец этой дурацкой болтовне и мы избавимся от парня.

— А если я скажу тебе, — начал Ахим, — что я тоже один из тех, кто изображен в этом журнале и от кого тебя, словно ничейная земля, отделяет предостерегающий голос крови, — тогда что?

Юнец отшатнулся, разинул рот, но тут же с облегчением рассмеялся.

— Нечего сказать, неплохая шутка! А ведь ты почти купил меня, — добавил он.

Ахим, обессиленный, прислонился к стене.

— Ты меня тоже, — тупо ответил он.

С минуту мы все сидели молча. Вдруг Экнер поднялся.

— Схожу-ка выпью водички, — бросил он через плечо.

До сих пор я молчал, но теперь уже не стал скрывать своего отвращения к парню. Ахим все еще сидел, прислонясь к стене. Он устремил на меня протестующий взгляд.

— Ты утверждаешь, что этот юноша являет собой случай неизлечимого бешенства и подлежит изоляции, — сказал Ахим, повторяя мои резкие слова. — Ты что же, боишься заразиться?

И в ответ на мое запальчивое возражение добавил:

— Конечно, яд, который ему впрыскивали годами, действует на психику, как наркоз. Последствия ты наблюдал в Испании, где такие вот парни лезли на нас в атаку и оставались висеть на колючей проволоке перед нашими окопами. Я знаю случаи, когда этот яд заставлял их стрелять в санитаров, которые пытались их подобрать. — Ахим встал и положил руки мне на плечи. — С сегодняшнего дня колючая проволока, на которую гонят нашу молодежь, протянется через всю Европу и, если не случится чуда, опояшет весь земной шар. Да, так оно и будет, и сегодня и завтра. После коротких передышек новые войны будут вновь и вновь терзать человечество, если…

— Если что?

Ахим снял руки с моих плеч.

— Если ты признаешь, что враг безнадежно отравил сознание нашей молодежи, что ему достаточно взмахнуть хлыстом расовой ненависти и в любую минуту наши юноши превратятся в рычащих зверей.

— А как ты собираешься помешать этому? Ты что же, будешь рисковать ради этого болвана собственной головой? Милый Ахим, — я иронически пытался вразумить Ахима, — легче научить рыбу говорить, чем внушить этому типу уважение к людям.

Мне хотелось сказать еще многое. Мне хотелось убедить Ахима в том, что задачи, стоящие перед нами, не позволяют нам бессмысленно растрачивать силы на такого вот юнца. Но в эту минуту Экнер вернулся и, отпустив какое-то замечание насчет духоты в зале, улегся рядом со мной.

На следующее утро нас отправили в лагерь для интернированных на юге Франции. По дороге к вокзалу Экнер шагал между мною и Ахимом. Я решил про себя как можно скорее его отшить. Но вышло иначе.

Как именно — об этом Эрвин Экнер поведает сам.

…Он валялся возле самой кухни. Мне была видна только ржавая крышка. Все остальное потонуло в груде шлака и гниющих костей. Это был помятый двадцатипятилитровый бидон из-под сала, обыкновенный жестяной бидон, который бог знает когда проделал путь от чикагских боен до Франции. Само собой разумеется, что прежде он весело сиял и был полон до отказа, как и все его собратья, пересекавшие океан. «Вот и я! — наверное, сказал он по прибытии. — Черпайте из меня, пока не наедитесь до отвала, а когда черпать будет нечего, я еще смогу послужить вам, как служил бы у себя на родине бродягам, безземельным фермерам и прочим обездоленным, кто варит во мне свою похлебку».

«Славно, что ты прибыл», — ответил ему повар, нежно обнимая бидон, но, как только он старательно вычерпал из него все содержимое и глазам его открылось дно, он ворчливо сказал ученику: