Вальтер Горриш - Звучащий след

Я невольно произнес это громким и повелительным голосом, сопровождая свои слова угрожающими жестами.

— Но это против уговора… — выдавил из себя Том.

— Плевать я хотел на уговор. — Я притиснул его к проволоке.

— Ни сантима не получишь. — Том весь скорчился. Лицо его, словно серое пятно в тумане, было совсем рядом с моим.

— Ну что ж, хорошо, — сказал я с издевкой. — Только прежде, чем подохнешь, послушай-ка историю, которую я тебе расскажу.

И, пользуясь испугом Тома, я быстро-быстро затараторил:

— Слушай внимательно. Год тому назад здесь были другие интернированные. И среди них один, который по целым дням околачивался возле проволоки. Он набивал себе карманы, зарабатывая кучу денег на голоде своих товарищей. В один прекрасный день они выкопали его, по кусочкам, из песка. Телохранитель, которого он себе нанял, нисколько ему не помог. Он тоже был в заговоре.

— Я людей позову, — пискнул Том.

— А может, люди только того и ждут? Что ты на это скажешь?

Том нервно закусил нижнюю губу.

— Видно, матрос тоже не отдыхать улегся возле проволоки, — выдавил он наконец.

— Смотри, какой ты наблюдательный! — сказал я и услышал, как Том судорожно проглотил слюну.

— Здорово ты меня околпачил! — И он отсчитал мне в руку деньги.

— Для Джеки это, не для меня, — сказал я.

— А правда, что он отделал «профессора»?

— Да, и это может стоить ему головы.

Том поднял кулак, но я успел отскочить.

— Значит, я раскошеливаюсь, чтобы Джеки мог улизнуть из лагеря, а ты еще, небось, будешь бахвалиться, что это все ты!

— Заткнись! — крикнул я. — Не беспокойся, Джеки узнает, кому он обязан этими деньгами.

— И Ахим тоже? — спросил Том уже спокойнее.

— А тебе это так важно?

— Ну ладно, тогда все в порядке, — сказал Том.

Я со всех ног пустился к своему бараку. В щели между досками я увидел свет сальной свечи. Дверь была прикрыта, чтобы туман не вполз в помещение. Я перевел дух, потом отворил дверь и вошел. Сердце у меня бешено колотилось. Я был растроган. Дружеская нежность проснулась во мне. Джеки не умрет.

Я вошел в узкий круг света, казалось стиснутый со всех сторон надвигавшимся мраком. Джеки сидел, подперев руками голову. Потом он встрепенулся и широко открытыми глазами посмотрел прямо перед собой, словно сквозь меня.

— Где ты болтался? — грубо спросил Мюллер, прерывая ход моих и без того беспорядочных мыслей.

Вместо ответа я вынул деньги. И, небрежным жестом хлопнув пачкой о ладонь, сказал, обращаясь к Джеки:

— Ну-ка, собирай манатки и выматывайся.

Джеки вскочил и вытаращил на меня глаза.

Я склонился над свечой и протянул ему тысячу марок. Джеки подставил мне ладонь. Другой рукой он в нетерпении барабанил Мюллера по груди.

Он постоял, еще покусывая свою трубку. Лицо его, освещенное мерцающим светом свечи, казалось вырезанным на черном фоне барака, погруженного во мрак.

— Собирай-ка вещи. — Ахим крепко хлопнул его по плечу. — А когда выйдешь на волю, расскажи о нем товарищам, — и он кивнул в мою сторону. — Им это будет полезно.

Джеки порылся в своем узелке, вынул из него фотографию и губную гармошку — настоящий «Хонер», Остальное свое имущество — пару изодранных носков и осколок зеркальца — он оставил.

Он все еще молчал. Потом вдруг крепко обхватил меня за плечи и легко приподнял. Мюллер уже погасил свечу. Джеки сжал меня в объятиях, я почувствовал, как его губы прижались к моей щеке. Он вышел вместе с Мюллером и с Ахимом. Я стоял в темноте, не в силах сдвинуться с места. Наконец я вытер тыльной стороной ладони влажный след с моего лица и пошел к двери.

— Джеки!

Я стоял, пристально вглядываясь в стелющийся туман, и, снедаемый тоской, вслушивался в скрип его удаляющихся шагов.

Нетельбек усердно что-то строчил на листке бумаги. Из-за плеча его выглядывало лоснящееся, веснушчатое лицо Гумпердинга, напоминавшее зрелую дыню.

— Не забудьте написать о том, какие испытания выпали на долю мне, не желавшему отречься от своей германской крови, — донеслось до меня.

Гумпердинг решил подать заявление о том, что в течение долгих лет, которые он прожил в Женеве, занимаясь там ремеслом жестянщика, он неизменно ощущал себя истинным немцем. По этому случаю он облачился в свой лучший летний костюм, желтые туфли, сиреневую рубашку и голубой галстук в красную крапинку. Его заросшая щетиной физиономия, смахивающая на морду терьера, была сегодня гладко выбрита.

— …И на чужбине я всегда помнил, чем я, как немец, обязан своему фюреру… — надрывался Гумпердинг над ухом Нетельбека.

Карандаш Нетельбека так и летал по грязному клочку бумаги.

— …Обязан своему фюреру, — эхом откликнулся он, потом откинулся к потухшей печке и, подняв голову, выжидательно посмотрел на своего клиента. Гумпердинг самодовольно постучал кончиком обгрызенного карандаша себе по носу.

— …Но в то время, как я выполнял только частные заказы, Берт ван дер Броук, который к тому же выписывал социал-демократический поджигательский листок «Форейт», брал подряды от магистрата! Его сын Раймонд был членом коммунистической партии и шел с красным знаменем во главе демонстрации…

Нетельбек снова принялся писать, а Гумпердинг, зажав кончик карандаша между большим и указательным пальцем, ткнул в плечо своего сына.

— Какой у тебя рост? — спросил он отрывисто.

Мы с Мюллером, спрятавшись, наблюдали за этой любопытной сценой. Мюллер сосал стебелек мяты.

— Ну и горечь, — прошептал он. — Нет, право, на это стоит посмотреть. Жаль только, что Гроте не пришлось этим полюбоваться.

Мне было не совсем ясно, какая связь между Гроте и подлым доносом Гумпердинга. Но я не стал спрашивать.

Вилли, сын жестянщика, стоял рядом с отцом, уставив глаза в одну точку. Услышав окрик, он испуганно вздрогнул.

— Какой рост?

Он умоляюще посмотрел на отца, словно мальчишка на школьной скамье в ожидании подсказки. Но одно только море за спиной его шептало свою вечную песню, и Вилли сказал:

— Не знаю.

И хотя парень был широк в кости, робкие его движения и испуганный взгляд голубых глаз невольно напомнили мне трусливого кролика, который забивается в самый дальний угол, стоит только отворить дверцу его клетки.

— Пишите!

И Гумпердинг снова повернулся к Нетельбеку.

— Мой сын хочет стать летчиком. Ведь правда ты хочешь стать летчиком?

Он с гордой улыбкой взглянул на сына. Тот стоял, свесив руки, напоминавшие длинные и прямые рейки лестницы-стремянки. Белокурый вихор упал ему на лоб.

— Еще бы, конечно, он хочет стать летчиком, — уверенно повторил Гумпердинг, лихо подкручивая свои рыжие усы.

— Пишите! — повторил он, обращаясь к Нетельбеку. — «Мой сын хочет стать летчиком, а с его матерью, с этой лягушатницей, я разведусь».