Вальтер Горриш - Звучащий след

— Уголовные направо, политические налево! — скомандовал эсэсовец.

Дело шло, очевидно, только о распределении на работу. Жилье и режим были для всех одинаковыми. Экнер стоял в нерешительности.

— Ну, — протянул эсэсовец.

Экнер вышел из ряда и присоединился к политическим.

Примкнул ли он к нам навсегда? Или решение его объяснялось старой привязанностью?

Скоро мы получили ответ на этот вопрос.

Тот же самый заключенный, который роздал нам котелки, собрал теперь наши документы. Одет он был в зеленый свитер, из воротника вздымалась могучая шея. Мочка правого уха была у него изуродована. В отличие от нас, да и от всех остальных заключенных вид у него был откормленный.

— Завтра утром явитесь на велодром, — объявил нам парень в свитере. — Да смотрите, работать без дураков!

— Это здешний староста, наш босс, имей в виду, — пояснил я Эрвину вечером, во время раздачи еды.

Нары в бараке были трехъярусные. Эрвин разместился на нижних нарах, я — над ним, Ахим спал на верхних. Кроме нар, другой мебели в бараке не было.

После обеда, состоявшего из прозрачного супа и тонкого ломтика хлеба, мы оказались свидетелями сцены, разыгравшейся между нашим боссом и маленьким, невероятно худым стариком. Держа в руках котелок, из которого он только что вытер пальцем последнюю каплю супа, человечек ползал на коленях перед боссом.

— Я никогда больше не сделаю этого, честное слово, — говорил человечек, уставившись широко открытыми глазами в свой котелок. — Я нечаянно, Гарри. Я проглотил суп, прежде чем успел подумать. Больше этого не будет, Гарри. Ради бога, не записывай меня. Я отдам тебе утром мой завтрак.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я отнимаю у тебя еду? — Гарри обвел взглядом присутствующих.

— Старик рехнулся, — заметил один из заключенных.

Изуродованное ухо Гарри посинело. Однако он ничем не выдал своего раздражения. Запустив руку за ворот свитера, он вытащил оттуда плетку и принялся стегать старика. Старик не издал ни звука. Он рухнул на колени и скрючился, прижавшись лбом к земле.

При каждом ударе, обрушивавшемся на худую стариковскую спину, Эрвин вздрагивал. Казалось, будто бьют его самого. Я заметил, что ему стало дурно. Ахим сидел, закрыв лицо руками. Наконец босс отпустил свою жертву. Только когда он скрылся в своей каморке, отгороженной от нар досками, мы отважились подмять старика и уложить его на нары. Ахим стал растирать ему руки.

— Нужно кого-нибудь из эсэсовцев позвать, — сказал Эрвин.

Я злобно рассмеялся. Смех этот был разрядкой после недавнего возбуждения и бессильного гнева. Схватив Эрвина за плечо, я утянул его в угол за нары.

— Неужто ты все еще не понимаешь, где ты находишься? Ведь это все равно, что в аду черта сатаной пугать!

— Плохо мне, — сказал Эрвин.

— Сядь!

Я заставил его присесть на край нары.

— Если хочешь живым выбраться из этого лагеря, не забывай время от времени сунуть Гарри часть своего пайка.

И я коротко растолковал ему, что старика рано утром застрелят.

— При попытке к бегству, разумеется. За каждую неудавшуюся попытку отличившийся эсэсовец получает выходной день. Если только Гарри захочет, он может заставить тебя языком вылизать пол. Попробуй-ка заартачиться, он сразу возьмет тебя на карандаш.

— Ты бредишь, — вырвалось у Эрвина. — Мы же в Германии, а не в преисподней.

— Этот Гарри еще только подручный у настоящих палачей.

— Оставь его в покое, — сказал Ахим, опускаясь рядом с юношей. — Нет, Эрвин, дорога в Германию нам сейчас закрыта.

Босс распахнул дверь своей каморки и заорал:

— По койкам!

Эрвин натянул одеяло на голову, словно стараясь укрыться от ужасной действительности.

Я все обсудил с Ахимом. Мы взвесили все возможности побега. Никто из нас не хотел признаться, что из этого лагеря спасения нет. Только бы им не удалось разнюхать, что он еврей. Тогда фальшивые документы помогут ему избежать самого страшного.

Я заснул беспокойным сном. Грохот открываемых ставен заставил меня проснуться.

— Подъем!

Мы столпились в умывальной. Гарри силком стащил с нар старика, упорно не желавшего подниматься. Возле крана образовалась очередь. Я стоял рядом с Эрвином. Ахим и Нетельбек находились в другом конце помещения. Вдруг во мне вспыхнуло какое-то смутное воспоминание. В маленьком зеркальце, висевшем на противоположной стене, я видел свое лицо, потом лица моих товарищей по заключению. Где-то я видел уже эти бритые наголо головы, эти торчащие уши, этот затравленный взгляд на маленьких, сморщенных от голода и страха лицах. Да, верно, в иллюстрированном журнале, который нам показывал Эрвин. Я ткнул его локтем в бок.

— Мне нужно кое-куда, — и я кивнул в сторону уборной, которую осаждала целая толпа. — Твой журнальчик еще при тебе?

Эрвин так и подскочил.

— Оставь меня. Отвяжись, — попросил он раздраженно.

Не успел я подставить руки под струю, как меня оттолкнул Гарри, который приволок старика.

— Вымой грудь напоследок, сволочь, — и он толкнул упиравшегося старика под струю воды.

— Бей меня, скотина, забей меня до смерти, коли хочешь, — прохрипел старик.

Эрвин бросился обратно в барак, видно боясь снова услышать свист плетки. Мы, как можно быстрей, заправили постели, проглотили по ломтику сухого хлеба и ринулись во двор. Нас построили и тут же рассчитали по порядку номеров. Потом еще и еще раз. Мы едва успевали поворачивать голову влево, выкрикивая свой номер. Проволочное заграждение так и мелькало у нас перед глазами, а головки астр слились в пламенеющую черту. Перекличка шла с такой бешеной быстротой, словно жизнь наша зависела от каждой выигранной секунды. Гарри подошел к какому-то эсэсовцу, которого я еще не видел, и отрапортовал:

— Заключенные выстроены в полном составе! Один человек выделен на работу вне лагеря.

Эсэсовец окинул нас недовольным взглядом, повернулся спиной и принялся насвистывать модную песенку. Гарри вынул из заднего кармана брюк свой блокнот и принялся усердно его листать. Я стоял навытяжку, не сводя глаз с березы, росшей на опушке леса. Взгляд мой быстро скользил по стволу — снизу вверх, сверху — вниз — черное пятно, белое пятно, черное — белое… Гарри все еще перелистывал блокнот в поисках чьего-то имени. Кого же он назовет? Эсэсовец насвистывал: «Снова зацветет белая сирень». Темная крона березы раскачивалась на ветру.

— Иозеф Райнер, на полевые работы! Шаг вперед! — скомандовал Гарри и, не переводя дыхания, выкликнул: — Политические, к велодрому бегом марш!

Я еще успел увидеть, как старик, опустив голову, брел, спотыкаясь, впереди охранника, и, схватив за руку Эрвина, который стоял, словно окаменев, и смотрел им вслед, я потащил его за собой.