Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

Штукин по старой привычке крутнул головой, будто ему был тесен ворот, поправил очки.

— Ранило где-то под Орлом при бомбежке. Отлежал в Москве, в районе Тимирязевки. Между прочим, там провел несколько операций, и профессор, ведущий хирург, одобрил.

— А мне до сих пор так и не пришлось, — признался Сафронов и вздохнул прерывисто..

— Возможно, сейчас придется, — утешил Штукин. — Когда идет поток, хирургов не хватает. Все врачи оперируют.

— Но я с той поры, с военфака, почти не брал скальпеля в руки.

— Не делай трагедии. Я тебя уверяю. — Штукин снял очки, протер их подолом гимнастерки. — Несомненно, навыки имеют значение. Я сразу попал в медсанбат, и пришлось делать все: и резекцию желудка, кишечника, удалять селезенку… Это дело наживное. Жизнь заставит соображать и действовать.

Сафронов слушал Штукина и все-таки еще не мог поверить, что это он, его военфаковский друг, Сашка Штукин, его подчиненный, слушатель пятого взвода, что это он ведет неторопливый рассудительный разговор. И как будто не было месяцев разлуки.

— Как-то не верится, — прервал Сафронов. — Никак не ожидал тебя встретить.

— На войне все бывает, — философски заметил Штукин. Тут Сафронов вновь не сдержался, схватил его в охапку.

— Ну, будет. Достаточно. Это ребячество, — вырывался Штукин.

Они опустились на траву и минуту или две молчали, вслушиваясь в шорохи леса.

— За что медаль получил? — спросил Сафронов.

— Трудно сказать. Вероятно, за то, что я не бросил раненого, довел операцию до конца.

— Завидую я тебе.

— Напрасно.

Замолчали. Прислушались к кукованию кукушки.

— Ты знаешь, что у нашего выпуска уже есть потери? — спросил Штукин. — Даже в нашем взводе. Убит Бирюк. Ранен Гроссман. На пересыльном пункте я встретил Корецкого. Тоже ранен. — Он вновь сдернул очки и начал протирать их подолом гимнастерки. — Ну а ты-то? Что же ты не рассказываешь?

— Да что я! После резерва попал в Ленинград. В особый полк связи. Застал блокаду… Бомбежку там, обстрел. Все ждал наступления. Но не повезло. Как раз перед его началом, будто мне назло, часть переформировали, а меня направили в резерв.

— Для того чтобы столкнуться с войной, немного времени нужно.

— Успокаиваешь?

— Просто диалектически мыслю.

Сафронов тихо усмехнулся — друг в своем репертуаре.

— Как у тебя с Лидой? Переписываешься?

— С перерывами. Вот написал из госпиталя без обратного адреса. — Он кашлянул в кулак и спросил тоном пониже: — Как ты думаешь, она действительно ждет меня?

— Не сомневаюсь.

— А я сомневаюсь. Не то что я в ней не уверен. В судьбе не уверен. Война идет.

Сафронов хотел возразить, но подумал: «И в самом деле. Что нас ждет через день, через неделю, даже через час?» И представил жену, дочку, отца, мать, родной город, свой домишко. Но все это было бесконечно отдалено войной. И война диктовала, что делать, что будет, как будет…

— А как твоя наука? — поинтересовался Сафронов.

— По мере возможностей. В моем чемодане десятка два записных книжек. В них кое-что записано.

«Кое-что записано, — повторил про себя Сафронов. — Но это «кое-что» зависит опять же от войны».

— Какое на тебя произвел впечатление командир?

— Видишь ли, — раздумчиво ответил Штукин, — я привык судить о людях по делам.

— Куда он тебя агитировал?

— Весьма нелепое предложение. Совмещать должность эпидемиолога.

— Здесь все пока на совмещении, — заметил Сафронов. — Штатов нет. Я вот и за фельдшера, и за санитаров работаю.

Он потянулся за грибом, что высунул шляпку из-под листьев, будто подслушивал разговор, сорвал его, как цветок, и продолжал откровенно:

— Знаешь, что меня больше всего возмущает? Не хватает врачей, фельдшеров, санитаров, шоферов. А они спокойны, почти спокойны.

— Перегорели, — вставил Штукин.

— Что перегорели? — не понял Сафронов.

— А то, что ты еще только столкнулся с этим, а они привыкли. Они вовсе не черствые люди. Они поначалу так же, как ты, возмущались, волновались, переживали. А потом перегорели. И теперь относятся к этому как к неизбежному.

«Он, как всегда, прав», — в мыслях согласился Сафронов.

Потом они ужинали и опять говорили, бродя по лесу. От палаток доносилась песня:

Песня разлеталась далеко, и казалось, даже сосны слушают ее.

— Остервенело поют, — заметил Штукин.

— Так каждый вечер.

— Начнется операция — не до песен будет.

Плечо к плечу они пошли на песню и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим палаткам.

— Товарищ капитан, — послышалось из-за занавески, — это ваш товарищ?

Спрашивала Стома.

— Да. Мы вместе учились.

— Смешной.

— Добрый, — не согласилась Люба.

«И смешной и добрый», — про себя заключил Сафронов и улегся на свою походную кровать — носилки.

Сафронова разбудил посыльный:

— Срочно. В штаб.

Сафронов шел в темноте по знакомой тропинке и проклинал НШ: «Его «сель» — поразвлечься. Ему не спится. Ему обязательно надо разбудить человека».

Однако на этот раз тревога оказалась настоящей. НШ не развлекался.

Еще издали Сафронов услышал сдержанный шумок. У штабной палатки стояла группа людей. Доносились голоса.

Он, как положено, доложил о своем прибытии. НШ кивнул и произнес коротко:

— Получайте санитаров. Селых три.

— Но мне положено четыре.

— Что я вам, рожу? Четвертого возьмете из легкораненых, во время операсии. Галкин. Лепик. Трофимов.

Штабной сержант повторил фамилии. От толпы отделились три фигуры — как по диаграмме, одна одной выше.

— Ужинали? — спросил Сафронов.

— Сухим пайком получили.

— Тогда шагайте за мной.

Он привел их в свою палатку, посветил фонариком, чтобы они разобрались по местам.

— Спите.

— Покурить бы.

— Утром.

Сафронова разбудили голоса. Говорили неподалеку от палатки. Переговаривались тихо, но поутру каждый шорох далеко слышен.

Сафронов оделся и вышел из палатки.

Под высокой сосной стояла вся троица — его санитары.

«Целый букет! — добродушно заметил Сафронов. — Как будто нарочно подобрали».

Санитары отличались друг от друга цветом волос — брюнет, шатен, блондин. Это бросалось в глаза.

— Курите? — спросил Сафронов, хотя и без того было видно, что подчиненные курят.

Санитары тотчас приняли стойку «смирно» и спрятали самокрутки.

— Вместо завтрака, чтоб не свербило, — ответил за всех самый рослый, черноголовый.

— Давайте знакомиться, — сказал Сафронов.

Высокий ловко погасил самокрутку о подошву, прищелкнул каблуками.

— Младший сержант Трофимов.

Тот, что поменьше и посветлее, назвался ефрейтором Лепиком. Самый маленький и самый светлый — рядовым Галкиным. Он напомнил Сафронову Михаила Алексеевича, его подопечного в госпитале, которого он курировал года два назад, — такой же с первого взгляда вызывающий симпатию, округлый, добродушный, весь открытый и улыбчивый.